Воскрешение из мертвых. Белые шары, черные шары
Шрифт:
— Да, вполне, — сказал Устинов. — Я именно так и считаю и скрывать этого не собираюсь. Я и в ЦК об этом намерен писать.
— Ну, знаете ли… — Щетинин развел руками и взглянул выразительно на Серафиму Петровну. Та молчала, поигрывая шариковой ручкой.
— Ну, знаете ли… — повторил Щетинин. — У меня нет слов. Если человек, которому доверен важнейший участок идеологической работы — борьба за трезвость, за культурный досуг, начинает говорить с голоса вражеской пропаганды, то это уже, понимаете ли, ни в какие ворота не лезет. Вы же член партии, кажется?
— Да, коммунист.
— Так как же вы тогда можете!.. — Голос Щетинина вдруг поднялся
— Вот потому и позволяю, что коммунист, — в душе Устинова все клокотало, и слова эти он произнес резко, так же, как и Щетинин, на повышенных нотах. — Потому и позволяю, что коммунист, — повторил он. — Совесть партийная не дает мне права молчать.
— Ваши утверждения голословны, — сказал Щетинин. — Вы факты, факты давайте.
Изувеченная рука Устинова дернулась.
— Факты? Да пойдите на улицу, они на каждом углу, эти факты, стоят, у каждого пивного ларька, у каждого магазина… Или вам цифры нужны? Так вы, я думаю, лучше меня должны знать, сколько водки продается каждый день в наших магазинах, сколько выпивается бормотухи, сколько людей ночуют в вытрезвителях, сколько прогулов совершается по пьяной лавочке… А бесконечные банкеты, торжества — эти официальные пьянки!.. Нет беды сегодня для нашего общества более страшной, чем пьянство. И грош нам цена, если мы не скажем об этом в полный голос…
— Успокойтесь, Евгений Андреевич, — примирительно сказала Серафима Петровна. — Все, о чем вы говорите, нас, поверьте, тревожит не в меньшей степени, чем вас. Только это еще все-таки не повод для далеко идущих политических обобщений. Что ж делать… — Она вздохнула. — Государство пока вынуждено продавать и вино, и водку. Вы не хуже меня знаете, н а ч т о нам нужны вырученные средства. И значит, наша с вами задача сегодня научить людей культурному, разумному отношению к спиртным напиткам…
— Ложь! — воскликнул Устинов в ярости. — Вот это и есть ваша главная ложь! Вы не за трезвость боретесь, вы за культурное питие ратуете! Как будто пьянство когда-нибудь гложет стать культурным! В этом-то мы с вами не сходимся и не сойдемся никогда! Учить к у л ь т у р н о травить свой мозг — может ли быть больший абсурд, большая дикость?..
— Да вы у нас просто проповедник, Евгений Андреевич, — смеясь, сказала Серафима Петровна. От нее словно бы отскакивали все выпады Устинова. — Вам бы только с амвона проповедовать.
Устинов махнул рукой и замолчал, отвернувшись, глядя в окно.
— Серафима Петровна права, — сказал Щетинин, воспользовавшись паузой. — Беда наша, русских, в том, что мы не умеем пить. В других странах вон… возьмет человек рюмочку и сидит над ней два часа, а мы…
— Да что вы знаете о других странах, — устало отозвался Устинов. — Вы сами-то, кстати сказать, пьете? — Его пристальный взгляд изучающе прошелся по лицу Щетинина.
Игорь Сергеевич возмущенно передернул плечами.
— При чем тут я? С какой стати я должен давать вам отчет?
Устинов усмехнулся и покачал головой. И тут в разговор опять вступила Серафима Петровна.
— Евгений Андреевич у нас максималист, — сказала она. — Заносит вас порой, Евгений Андреевич, ну, признайтесь, что заносит, вы и сами это хорошо понимаете, не правда ли? В запальчивости, я по себе знаю, чего, бывает, не скажешь. Кто из нас не ошибается? Нет таких. Важно ведь самокритично уметь себя оценивать, ошибки свои иметь мужество признавать, а не упорствовать из чистого принципа. Вы сейчас, Евгений Андреевич,
— Ну что? — спросила Серафима Петровна, когда дверь за Устиновым закрылась. — Какое впечатление?
— Сектант, старовер какой-то, — сказал Щетинин. — А если серьезно, то я бы прикрыл эту лавочку. Ни черта он, по-моему, не понял и не собирается понимать. Наломает он там дров, в этом своем клубе, вот попомните мое слово. Государство спаивает народ! Это ж надо до такого додуматься! Да раньше бы за одно такое высказывание… А мы теперь церемонимся. Распустили людей, разбаловали.
— Вы так думаете? — нерешительно произнесла Серафима Петровна. — Тяжелый он человек, это верно, неуправляемый, трудно с ним. Но с другой стороны… Пьяницы у него ведь действительно пить перестают, вы вот туда пойдете, сами увидите… И с алкоголиками он возится. Кто еще с ними возиться будет?
— Что-то я не особенно во все это верю, — отозвался Щетинин. Может, он сам себе цену набивает, рекламу создает. Это еще вопрос, кого он там из своих алкоголиков воспитывает. При его-то идеях. Вообще, между нами говоря, человек, который совершенно не пьет, для меня лично всегда немного подозрителен. Это — как камень за пазухой. Тут обязательно либо болезнь, либо ханжество, либо своекорыстные интересы… Что хотите со мной делайте, а вот нет у меня к таким людям доверия…
Серафима Петровна засмеялась и погрозила ему пальцем:
— Хорошо, что Устинов вас не слышит, а то…
— …Убил бы, непременно убил бы! — подхватил ее фразу Щетинин, тоже смеясь. — А что, жалобы на него анонимные?
— Нет, почему же, вот можете посмотреть, — и Серафима Петровна извлекла из стола листок с плотным машинописным текстом: — Доктор наук подписал, его — кстати, бывший сослуживец. Снетковский. Вот взгляните, пожалуйста.
Щетинин взял письмо, пробежал его глазами.
— Тю-тю-тю! — присвистнул он вдруг. — Да вы читали, что здесь написано?! «В бытность свою в институте Устинов Е. А. неоднократно высказывался в поддержку так называемого академика Сахарова, чему есть многочисленные свидетели…» Ничего себе! Это почище любых рассуждений о причинах пьянства, это, знаете ли, политической провокацией пахнет! Что же мы с ним церемонимся? Это что, действительно так, а, Серафима Петровна?
Она развела руками.
— Проверяем. Вот и вас потому привлекли — помочь. В том-то, Игорь Сергеевич, и сложность нашего положения, что с одной стороны такие сигналы, а с другой — партком завода, где Устинов ведет антиалкогольный профилакторий, Устинова поддерживает, они за него руками и ногами. Говорят, он им людей в строй возвращает, даже таких, на ком давно крест поставили. Да к тому же и сам Устинов все же фронтовик, инвалид войны, член партии с сорок третьего… как тут ему не доверять?..