Воспитание бабочек

Карризи Донато

Ламберти не мог пойти с ними, и ему пришлось ждать возвращения Серены в палате.

— Если почувствуешь, что не выдерживаешь, бросай все, — посоветовал он, помогая ей надеть кардиган поверх больничной сорочки.

— Я справлюсь, — заверила Серена, взяв его за руку. Они поцеловались.

Сопровождающие проводили ее к служебному лифту. Оттуда они спустились в подвал. Пройдя по глухому коридору с длинными трубами под потолком, они оказались на медицинском складе. Для очной ставки там установили стальной стол, на котором стояла лампа, рисовавшая во тьме конус света.

Гассер с улыбкой вышел из тени навстречу Серене, но лишь затем, чтобы немного ее успокоить.

— Готовы?

— Готова.

Их голоса эхом разносились по просторному складу.

Здесь

были и другие люди — командир их представил, но Серена слишком сосредоточилась на том, что должно было произойти дальше, и имен не запомнила. Она поняла, что это пара следователей, специально приехавших в Вион, представитель прокуратуры и общественный защитник, назначенный Бьянке Стерли, которая еще не наняла адвоката. Присутствовали и несколько агентов, но в их задачи входило лишь следить за тем, чтобы все были в безопасности и действовали согласно процедуре.

Покончив с формальностями, Гассер отпустил медсестру, взял кресло-каталку и подкатил к столу. Напротив за столом стоял пустой стул.

При виде этого предмета Серену охватило странное смятение.

Все это время она безуспешно гадала, зачем Бьянке Стерли признаваться именно ей, Серене, и только до того, как она родит.

— Ваша встреча будет записана на видео, — пояснил командир, указывая на камеру на штативе. — Что бы ни случилось, что бы ни сказала вам эта женщина, мой совет — не поддавайтесь на провокации. Вполне вероятно, что Бьянка хочет поквитаться с вами за то, что вам удалось ее разоблачить. И так или иначе, мы можем прервать разговор в любой момент.

Серена промолчала, ограничившись кивком.

Гассер взглянул на часы.

— Вот-вот начнем. — Казалось, ему тоже не терпелось.

Прошло еще несколько минут. Затем двоих агентов вызвали по служебной рации; оба удалились и распахнули пожарную дверь в глубине.

Вскоре Серена увидела маленький взвод надзирательниц, а среди них — Бьянку Стерли в обычном синем спортивном костюме. Волосы у нее были собраны назад, и она шла, неуклюже сгорбившись из-за скованных наручниками запястий. Ее лицо выглядело измученным, мышцы шеи и плеч — напряженными.

Агенты подвели ее к пустому стулу. Женщина села, не сводя глаз с Серены.

— Как видите, мы выполнили свою часть уговора, — сказал Гассер арестантке. — Теперь ваша очередь.

Командир на шаг отступил. Присутствующие попятились в тень, оставив в конусе света их одних.

Рядом с объективом камеры загорелся красный огонек.

4

Серена выдерживала взгляд Бьянки Стерли, стараясь не выдать лицом ничего — ни гнева, ни обиды. Пусть эта женщина столкнется с глухой стеной. И не пробьется сквозь эту стену, не выжмет из нее ничего, даже презрения.

Несколько долгих секунд прошло в молчании. Бьянка заговорила первой:

— Ни у одной матери нельзя отнимать детей.

Серена не поняла, всерьез ли Бьянка или просто провоцирует. Поэтому в ответ ничего не сказала.

— Ни одна мать не должна испытывать то, что я заставила тебя испытать, — продолжала женщина.

Голос ее звучал искренне. Но Серена ей не доверяла. Она сильно сомневалась, что Бьянка попросила о встрече только затем, чтобы извиниться. Тем не менее она решила ей потакать.

— Ты тоже потеряла дочь, — произнесла она с притворным сочувствием. — Наверное, это было тяжело.

Женщина поджала губы и на мгновение растерялась.

— Леа была необыкновенной девочкой, — сказала она. — Жизнерадостной, любознательной, отзывчивой, всегда послушной. В те немногие годы, что я смотрела, как она взрослеет, я уже знала, какой она вырастет.

— Я видела, как ты усадила ее в гроте под церковью. Ты наверняка очень ее любила.

— Это было наше место, — призналась Бьянка. — Мы поднимались в церковь помолиться, а потом обычно останавливались перекусить рядом с Черным камнем. Хотя мы были только вдвоем, Леа всегда настаивала на том, чтобы нарядиться в праздничное платье и лакированные туфли. Очень старалась их не испачкать, пока

мы вместе шли через лес. Леа брала меня за руку… — Женщина прервалась, подняла правую руку и посмотрела на нее так, словно все еще чувствовала кожей тепло детской ладошки.

Серена хорошо знала это ощущение и сравнивала его с тем, что испытывают калеки, которые утверждают, будто ампутированной конечностью все еще чувствуют щекотку. То же самое и с родителем, потерявшим ребенка. Ты все еще чувствуешь его близость. Невидимые, необъяснимые стигматы.

Бьянка Стерли положила руки на стол, звякнув наручниками.

— Помню рассвет, когда я приехала в домик с ее телом в багажнике. Вокруг не было ни души… Я на руках отнесла ее в церковь. Леа была такой холодной. Я все хотела ее согреть. Прижимала к себе изо всех сил, но она не становилась теплее… Я вырвала половицы молотком и оттащила в сторону, чтобы потом уложить на место. По веревке спустилась вместе с Леей. — Бьянка вздохнула. — Я усадила ее у ручья, постаралась не помять ей платье. Вложила ей в руки ее любимые полевые цветы. Причесала волосы так, как ей нравилось, с заколкой на макушке. — Она слегка прикусила губу. — Пробыла с ней, сколько смогла. Одну ночь, может две; не хотела ее покидать… Потом я ее поцеловала. Повернулась и ушла, не оглядываясь.

Серена удивилась самой себе: рассказ тронул ее до глубины души. Но не следует обманываться: Бьянка Стерли — явно искусная манипуляторша.

Та огляделась. В завесе тени еле различались другие безмолвные зрители.

— Знаю, вы все думаете, что ее убила я… — в ярости сказала Бьянка и снова уставилась на Серену. — Было шестнадцатое ноября, Лее недавно исполнилось четыре года. Это произошло в воскресенье, около десяти утра. Я вышла из хижины на задний двор, где у нас постирочная. Леа была еще в постели — по выходным я разрешала ей спать допоздна. Я постирала и сложила чистые вещи в корзину. Погода стояла прекрасная, теплая для осени. Поэтому я пошла развешивать одежду на улице… До сих пор помню тишину. Легкий ветерок скользил мимо меня, развевая простыни, затем уносился прочь, а вскоре возвращался. Казалось, ветер хотел со мной поиграть. В такой день с тобой ничего не может случиться, верно? — Она горько рассмеялась. Затем помрачнела. — В то время у нас была немецкая овчарка. Я услышала, как пес лает: лай доносился из дома. Я сразу поняла: что-то случилось. Не знаю как, но поняла. Уже в отчаянии, я бросилась бежать. Войдя, я увидела ее на полу у подножия лестницы. Она лежала в странной позе: руки и ноги вывихнуты, как у марионетки, которой перерезали ниточки. А голова… Голова неестественно наклонена. И глаза устремлены прямо на меня. Но Леа не моргала… Тут я и поняла: в ее легких уже не было воздуха, кровь перестала течь по венам, внутри у нее не осталось ни мыслей, ни боли, ни радости. Все закончилось в один миг… Я подняла глаза, гадая, на какой ступеньке она споткнулась… Не бегай по лестнице… Сколько раз я ей повторяла… Мой руки, тщательно пережевывай пищу и не разговаривай с набитым ртом, не лазай, смотри под ноги: сколько наставлений мы, матери, даем, толком не понимая зачем… В глубине души мы повторяем эти увещевания, думая, что тогда какие-то вещи не произойдут. Эдакое защитное заклинание. На самом деле мы в это не верим, мы убеждаем себя, что с нами ничего подобного никогда не случится… Но мы ошибаемся.

Серена понимала, что женщина говорит правду. Такую историю невозможно придумать. Но главным сюрпризом стало другое.

Бьянка Стерли оказалась глюком.

— Почему ты никому не сообщила? Чего ты боялась? Это же несчастный случай, — сказала Серена.

— Мне было стыдно, — не раздумывая, ответила Бьянка. — Мне следовало быть бдительной, но я не смогла ее уберечь.

Серена понимала. После пожара она и сама чувствовала то же самое. Пусть она и была в сотне километров от шале, пусть не она устроила этот проклятый поджог. То, что она его не предотвратила, было равносильно провалу. Нет ни оправданий, ни смягчающих обстоятельств — это было так, и точка.