Воспоминания об Александре Грине
Шрифт:
В этой квартире мы прожили четыре хороших, ласковых года.
* Сейчас Галерейная, 10.
– Прим. ред.
PAGE 347
ДЕНЬ В ФЕОДОСИИ
Люблю ясную, душистую свежесть крымского утра, так непохожую на грустную задумчивость вечера. Поэтому встаю рано, часа в четыре. Александр Степанович еще спит. Иду в его кабинет. (Если это до 1928 года, то мы живем на Галерейной улице, дом 8, против почты. Позже, по ноябрь 1930 года, по Верхне-Лазаретной улице, 7, - угловой дом, угловая квартира.)
«Кабинет» - звучит внушительно. В действительности это небольшая квадратная комната
– Писатель за письменным столом - это очень мастито, профессионально и неуютно, - говорил Александр Степанович.
– От писателя внешне должно меньше всего пахнуть писателем.
На столе квадратная, граненая, стеклянная чернильница с медной крышкой. Она из письменного прибора моего отца; подарена мною Александру Степановичу в первый год нашей совместной жизни. Весь прибор он не захотел взять из тех же соображений, по каким пишет на ломберном столе. Но с удовольствием взял чугунную собаку: «Она со мной имеет некоторое сходство». (Александр Степанович считал, что почти каждый человек имеет сходство с каким-нибудь животным, птицей или предметом. И сам он, несомненно, походил на этого чугунного пойнтера. Недаром его любимое домашнее имя было: «Соби», «Собик», «Пес». Меня он звал котофей, или «котофеич, который ходит сам по себе» 23, или Дези.) Электрическая лампа со светло-зеленым шелковым абажуром на бронзовом подсвечнике, простая ручка, которой Александр Степанович всегда писал, красное мраморное пресс-папье, щеточка для перьев и пачка рукописей - вот и все на письменном столе Александра Степановича. На стене над столом фотография его отца Стефана Евзебиевича Гриневского (в просторечии - Степана Евсеевича), красивого поляка с боль
PAGE 348
шим лбом и окладистой седой бородой. Старинная немецкая цветная литография «Кухня ведьмы» под стеклом и несколько старых литографий. Кипу их Александр Степанович купил на толчке в Москве. Они изобража л24и какое-то путешествие к южно-азиатским островам 24. Александр Степанович любил их рассматривать и хранил. Несколько экземпляров окантовал под стекло и повесил в спальне. Литографии были хороши, навевали томительно сладкие мысли о неизвестных странах, о прекрасной, наивной, дикой жизни среди природы. Одну из них мы особенно любили. На ней был изображен полуразрушенный форт. Одинокое дерево приютилось у его стены. Вдали, тихое, лежит море. Смотря на литографию, чувствуешь жаркий июльский день, камни белы от солнца, сухая трава колюча и ароматна, прибрежная волна чуть лижет берег и, отступая, слегка шуршит галькой. Остров пахнет морем.
Впоследствии Александр Степанович описал этот форт в своем незаконченном романе «Недотрога».
В стене, слева от стола, - шкаф. Там лежат книги, которые Грин покупает при малейшей возможности. Преимущественно беллетристика, русская и переводная. Идти в книжный магазин - наша радость, которую мы не можем позволить себе часто. В Феодосии две книжные лавки. В обеих нас знают и придерживают для нас новинки. Там мы нашли «Зеленую шляпу» Майкла Ар-лена, которая очень нравилась Александру Степановичу, «Мартина Эрроусмита» и «Главную улицу» Синклера Льюиса, «Где рождаются циклоны…» Луи Шадурна, книгу, остро и нежно пленившую Александра Степановича. Из нее взят эпиграф к «Бегущей по волнам». Там нашли «Могилу Тутанхамона» 25, в старье - «Путешествие в Южную Америку» Ионина, скирмонтовское 26 издание Эдгара По и многое другое. Под книжными полками узенькая дешевая кушетка. У стола с одной стороны полукруглое рабочее кресло, с другой, у окна, - клеенчатое, мягкое. На окне белые полотняные портьеры, и яркое солнце дня умеряется их белизной.
Все в комнате, да и во всей квартире, куплено самим Александром Степановичем. Он был хозяин дома, за это он уважал себя, этого раньше он не переживал и этим наслаждался. Он как-то,
PAGE 349
А он, охотник-добытчик, все несет ей и поет ей красивые песни.
Александр Степанович ходил по распродажам, толчку, все время что-нибудь выискивая.
Как- то, после очередной поездки в Москву, Александр Степанович подъехал к нашей квартире на возу, украшенном стареньким узким буфетом, пузатым гардеробом и другими вещами. Он сиял от удовольствия, рассказывая, где, как и за сколько купил каждую вещь, гордясь своим умением и практичностью, требуя и от нас высокой оценки этих своих качеств.
…Так вот, проснувшись рано, я первым делом иду в комнату Александра Степановича. Вчера он работал допоздна. По полу и по столу раскиданы окурки, пепел. Воздух кисло застоявшийся. Распахиваю окно, собираю окурки и пепел, мою пол и, вымыв, снова разбрасываю окурки по полу, но в меньшем количестве, чем прежде. Александр Степанович не разрешает, чтобы его комната убиралась, чтобы в ней мылся пол. Не потому, что он неопрятен, но он жалеет меня. Ему кажется, что мыть пол - труд для меня непосильный. А для меня это не труд, а радость. Зато когда Александр Степанович придет в комнату, пол будет сух, воздух чист - в окно веет запахом моря.
Затем идем с матерью на базар. Это наша ежедневная необходимость и мое удовольствие. Пестрая переливчатость, звонкоголосость, шум и дух южного базара, всегда живописного, доставляют мне веселую радость. Перед уходом мы заготавливаем самовар, он быстро закипает. Ко времени нашего возвращения Александр Степанович чаще всего уже на ногах, моется, курит у себя. Или же я бужу его, принеся к постели стакан крепкого душистого чаю. Александр Степанович очень любил чай, хороший, правильно и свежезаваренный на самоваре, в толстом граненом или очень тонком стакане. Любил, чтобы чай был не только хорош, но и красив. Он был его подсобным рабочим средством. В те годы в Феодосии трудно было доставать чай. Пользуясь поездками в Москву, я привозила несколько фунтов хорошего чаю, но его никогда не доставало от поездки до поездки. Поэтому как только я узнавала, что в каком-либо феодосийском магазине появился чай, летела туда и всеми правдами и неправдами покупала его, на сколько хватало денег.
PAGE 350
Больше всего Александр Степанович любил чай утром, после первой папиросы.
Часов в девять, а иногда и позже - завтрак. Горячее мать быстро подогревает или жарит внизу в кухне.
Если он не писал утром, то мы втроем плотно завтракали в семь часов, часов в одиннадцать - легонько, второй раз, в два-три обедали, в пять часов - чай с булочками, печеньем, сладким и вечером, в восемь часов, негромоздкий ужин - остатки второго от обеда, кислое молоко или компот, а иногда только чай с бутербродами. Мать моя была отменная хозяйка и кулинарка. Она умела так вкусно, сытно, изящно накормить, как я нигде и никогда не ела. При наших, часто очень скудных, материальных возможностях это было великой поддержкой, так как благодаря вкусному столу мы не так остро чувствовали свою нужду.
Большой лакомка и гурман Максимилиан Волошин, бывая у нас, говорил матери, смакуя ее кушанья, что такого он и в Париже не едал. Это в его устах была высшая похвала. Мы с Александром Степановичем, помотавшись в Москве или Ленинграде по ресторанам, столовым Союза писателей или Дома ученых, только и мечтали, как бы скорее вернуться домой к маминым супам, маринованным селедочкам, запеченным кашам, пирогам и пирожкам. «К желудочным, - как говорил Александр Степанович, - удовольствиям».
Если Александр Степанович утром писал, то до обеда он редко куда выходил, разве только за газетой. Обычно полеживал в спальне или выходил покурить на скамью перед кухней. Двор был очень большой, заросший акациями и цветами. Около скамьи росла, когда мы переехали, жалкая обломанная акация с оборванной корой. Александр Степанович стал ухаживать за ней, замазал глиной с навозом ссадины на коре, окопал и поливал ее. Акация через год стала поправляться и из жалкого заморыша сделалась славным деревцем.