Воспоминания об Александре Грине
Шрифт:
Я не любила домашних карточных игр. Они играют, а я сижу в спальне матери или у себя, а то выйду во двор и через два окна вижу моих игроков. Со стороны так славно смотреть на их оживленные лица, на неслышный для меня разговор. Абажур бросает мягкий красивый отсвет на окружающее. Как будто я вижу чужую жизнь и она уютна. Тепло и благодарно мне, что есть у меня любимые и крепко любящие меня. Теперь в горести моих последних одиноких дней как часто я вспоминаю тепло их ласковых рук и благодарю судьбу, что я все это чувствовала каждую минуту их жизни со мной.
Мы ложимся спать не позднее десяти часов вечера, встаем с матерью очень рано,
PAGE 355
позже. Во время поездок в Москву или Ленинград мы ложимся позже. Дома, в Феодосии, Александр Степанович ложится спать несколько позднее меня, читает у себя в комнате.
ПОДАРКИ
1926 год в Феодосии. Александр Степанович, придя вечером домой, попросил у меня какой-нибудь кусок шелка. Расстелил его на столе под лампой и положил гранатовую брошь.
Тепло густо-красных огней вошло в сердце - как красиво!
– Чудесный это камень, - сказал Александр Степанович.
– Я испытываю тихую радость, смотря в красную его глубину. Говорят, кто носит этот камень, того люди любят. Носи, родная, пусть тебя любят. Такой гранат ближе к душе, чем бриллиант.
Вот я и ношу ее более сорока лет. Все потеряла, а она чудом не ушла, стала мне другом-воспоминанием.
1927 год. Мы в Москве. Всегда приезжали в Москву за деньгами, а тут - с деньгами, аванс за проданное Вольфсону Собрание сочинений.
Однажды, запоздав к обеду, я нашла под своей салфеткой длинный коричневый футляр: «Ого, Саша дарит!» Стесняюсь при посторонних раскрыть его, но любопытство одолевает. Кладу футляр на колени под скатерть и под ее защитой заглядываю внутрь - крошечные золотые часики на таком же браслете.
Даже дыхание захватило от радости, - у меня никогда не было часов. Подняв глаза на Александра Степановича, сидящего на противоположной стороне стола и лукаво и ласково смотрящего на меня, взглядом благодарю его. Он с чувством удовлетворения откидывается на спинку стула, делая «уф-уф!».
По дороге домой рассказывает, что боялся моего протеста против дорогого подарка.
– Пусть эти часики будут воспоминанием о первых самых легких днях нашей жизни!
– сказал он.
И действительно, это были самые легкие дни нашей жизни. Скоро, очень скоро они стали тяжелыми, а потом трагичными. А часики дали мне возможность сделать по
PAGE 356
следний подарок Александру Степановичу - дать умереть в своем доме, о чем он так долго и бесплодно мечтал и чем так недолго наслаждался.
АЛЕКСАНДР СТЕПАНОВИЧ И ЖИВОТНЫЕ
В 1916 году Александр Степанович был выслан с.-петербургским градоначальником за 2т7о, что в ресторане неуважительно отозвался о царе 27. Выбрал Лоу-натйоки. Почему - не знаю. Поселился у небогатого финна в чистой, спокойной комнате. Хозяева были неназойливы, неболтливы и, казалось, добродушны.
Он жил у них уже несколько месяцев, привык.
Но
Приблудился к дому чей-то неизвестный черный кот. Тощий, шкодливый вор. Несколько раз хозяева, избив, выгоняли его; кот неизменно возвращался и снова шкодил. Раз обозленный финн после очередной котовьей кражи схватил кота, привязал ему на шею веревку с большой кирпичиной и бросил его в пруд недалеко от дома. Часа через полтора-два кот, мокрый, страшный, с горящими глазами и клочком веревки на шее, сидел перед дверью дома. Рассерженный финн приотворил дверь, притаясь за ней, и, схватив нечего не подозревавшего кота, приказал жене принести большой камень, мешок и веревку. Положил камень в мешок, завязал его, и другой конец веревки обмотал вокруг шеи спокойно, как ни странно, лежавшего у него на коленях кота, и завязал крепким узлом. Снова бросил в пруд. Вечером, на заходе солнца, мокрый кот сидел перед домом, хрипло мяуча.
«Мне стало страшно, - рассказывал Александр Степанович, - страшно и жалко кота. Вторично оборванная веревка показывала всю силу его страшного напряжения в борьбе за жизнь под водой. Он для меня перестал быть котом, стал темным духом этого дома. Я просил хозяина, снова начавшего ловить кота, помиловать животное, - оно так мужественно боролось за свою жизнь.
PAGE 357
Но финн был обозлен, как сто тысяч обманутых чертей, и на все мои слова только и говорил сердито: «Я его коншал. Он проклятый шорт!»
Финн, поймав кота, снова засунул его в мешок и потащил к пруду.
«Я больше не мог этого видеть и ушел из дому, - рассказывал Александр Степанович.
– Вернулся затемно, лег, но спать не мог, - перед глазами стоял мокрый черный кот с горящими глазами. А на рассвете вижу - сухой, как не был в воде, кот сидит у входной хозяйской двери. От ужаса у меня волосы на голове встали дыбом. Было в этом что-то мистическое, - трижды умертвлен-ный и оживающий кот. На его хриплое мяуканье раскрылась дверь, и финн, с побелевшими от бешенства глазами, схватил кота за загривок и тут же на пороге отрубил ему топором голову. С тех пор хозяева стали мне противны. Они должны были помиловать кота, видимо по каким-то нам неизвестным таинственным причинам привязавшегося именно к этому дому. Коты ведь не к людям, а к домам привязываются».
НАШ КУК
Стоим в книжной лавке, выбираем книги. Вдруг Александр Степанович оборачивается с возгласом: «Да что там!», нагибается и поднимает маленького черного с белым щенка. Он мал, взъерошен, грязен и, видимо, еще не вполне зряч - глаза подернуты голубоватой пленкой. Александр Степанович держит его на ладонях; щенок трясется и попискивает.
– Чувствую, что-то мокрое, шершавое касается моей ноги, - говорит Александр Степанович, - а это он облизывает мою пятку (Грин был в сандалиях). Совсем дурачок маленький. И откуда же сюда приполз?