Воспоминания
Шрифт:
Но мне ужасно жаль было оставлять свои гимнастические упражнения. «Зачем же бросать их, — говорила Маргарита, — физическая сила и ловкость всюду нужны, что бы ты ни делала». И я с восторгом играла с деревенскими ребятами в лапту и другие игры, которые устраивались во дворе, побеждая мальчишек старше меня в беге и в ратоборстве.
С того времени Маргарита стала для меня идеалом хозяйки, жены, а потом, вскоре, и матери.
Мои знакомства в детстве и юности. Мой первый роман
Через Маргариту мы познакомились с близкими друзьями Василия Михайловича, с сибирской семьей Токмаковых, только что приехавшей их Кяхты. Это были богатые чаеторговцы. В семье их были дети наших лет. Мы сразу подружились с ними. И я, и мои братья больше всего любили бывать в этом доме. Семья состояла из отца, Ивана
Семья эта была совсем особенная, не похожая ни на одну из семей, которые мы знали среди наших знакомых или родственников. Меня лично она поразила. Девочки и Сережа держались с родителями совсем как с равными себе друзьями. Они говорили отцу и матери «ты», постоянно находились в их обществе. Если не видели родителей час-другой, они скучали по ним, в разгар игры с нами они вдруг убегали в столовую или гостиную «посмотреть на папочку и мамочку». Они вбегали в комнату, кто бы там ни находился, бросались на шею к отцу и матери и звали их в детскую прийти посмотреть, как они играют. Родители обнимали и целовали детей и тотчас же шли с ними. Их присутствие никому из нас, детей, не мешало, напротив, оно способствовало общему веселью. Иван Федорович и Варвара Ивановна были так же приветливы и ласковы с гостями своих детей, как и с ними самими. Я удивлялась и мучительно завидовала детям Токмаковых. Если бы мои родители были такие!
У детей было несколько комнат в их распоряжении и одна спальня для гостей, которые, по сибирскому обычаю, оставались ночевать, чтобы не прерывать веселья. Нам мать никогда не позволяла оставаться на ночь, что очень огорчало и приводило в недоумение детей Токмаковых. Они очень развязно раз подошли к моей матери просить оставить нас ночевать у них, но живо отскочили, когда мать ласково, но твердо ответила им, что этот сибирский обычай не имеет никакого смысла в Москве, тем более что мы живем так близко друг от друга. И таким тоном это было сказано, что дети уже не возобновляли своей просьбы. Я обменялась взглядом с Нелли. «Да, — сказала она задумчиво, — бедная Катя!» Другие дети, как и мы, живущие в Москве, оставались ночевать у Токмаковых и рассказывали, как особенно весело шалить ночью. Нас все жалели, и, когда мы уезжали рано вечером от них, нас провожали всем обществом. Даже зимой дети, одевшись в шубы, выходили на двор провожать нас, усаживали в сани и, простившись, сзади бежали за санями до самой улицы.
Дети Токмаковых делали все, что хотели, родители им ни в чем не отказывали. Девочки, никогда не бывавшие в театре в Сибири, пристрастились к нему в Москве. Нелли, как и я, обожала Ермолову, Мэри — Федотову. Они смотрели этих великих артисток во всех ролях, бывали на их бенефисах, бросали им цветы на сцену. Они ездили в театр даже в будни! И это им нисколько не мешало учиться. Правда, первые годы по приезде из Сибири они учились мало, чуть ли не каждый вечер бывали в театре, в концерте, в гостях. Или у них бывали гости. Ложились они часто после полуночи, вставали поздно, когда хотели. Утром они просматривали толстую пачку афиш, которые получали на дом. Им хотелось видеть все представления, во всех театрах.
Однажды Мэри при мне сказала: «А вот мы еще не были в „Salon de vari'et'es“ [77] . Что это такое за театр?» «Это неприличный театр», — авторитетно заявила я, повторяя слышанные мною дома слова старших. Этот театр помещался на Дмитровке, и, когда мы шли на гимнастику, мы проходили мимо него, нам не позволяли останавливаться у его дверей, разукрашенных пестрыми афишами.
Мэри захотелось непременно побывать там. Она просила отца послать за билетами. И вечером же они поехали в этот кафешантан. «Ну что вы там видели?» — спросила я Нелли с большим любопытством. «Ничего особенного. Было так скучно, что мы уехали с половины спектакля, все то же самое: артисты и артистки пели и танцевали все одинаково, очень высоко поднимали ноги, а одна даже сбила шляпу с головы своего кавалера. Все артистки были в декольте, кто в очень коротких, кто в очень длинных юбках. Очень скучно было. А ты говорила — неприлично!»
77
Салон варьете (фр.).
Мне особенно нравилась старшая девочка Нелли, и мы стали с ней друзьями. Она так же, как и я, не играла
У них в доме собиралось большое общество детей, устраивались вечера, играли в игры, танцевали, что мы с Нелли не очень любили, но чтобы не расставаться, мы танцевали друг с другом, я за кавалера. И чем больше я шалила и буянила, тем больше Нелли восхищалась мной. Она все одобряла, что я делала, и говорила, что главным образом ей нравилось мое бесстрашие. Она верила в то, что я ничего не боюсь, и я изо всех сил старалась поддерживать в ней эту иллюзию.
У нее, как и у меня, не было особенных отношений к мальчикам, мы с ними не шептались, не прятались по углам, не целовались, как другие девочки. Во всем у нас с ней сходились вкусы, мы любили те же книги, те же стихи, мы декламировали «Гамлета», изображали «Демона» Лермонтова. Нелли, конечно, была посвящена во все перипетии моей любви к Нине Васильевне. И она знала Нину Васильевну и разделяла мое обожание. Нина Васильевна изредка бывала у Токмаковых, что было праздником для всех. Ее любили все в доме, начиная с хозяйки, Варвары Ивановны, до разных сибирских тетушек, которые собирались в большом количестве у Токмаковых и на руках носили «младшую дочку почтеннейшего Василия Никитыча». Я так привыкла к тому, что Нина Васильевна всем нравилась, что не могла себе представить, чтобы было иначе. И действительно, ведь я ни разу не слыхала, чтобы она в ком-нибудь возбуждала антипатию или кто-нибудь осуждал ее. Только позже, когда мы были уже взрослыми, наша студенческая молодежь сторонилась ее, считая гордой и холодной, — черты, абсолютно чуждые ей. Я думаю, эту молодежь смущала ее чисто внешняя сдержанность, царственная осанка, ее манера держаться.
Е. А. Андреева
Нелли тоже нравился брат Нины Васильевны — Федя. Правда, Федя нравился всем девочкам без исключения, и между ними постоянно происходили ссоры и недоразумения, в которые нас с Нелли не посвящали. Но со мной и с Нелли Федя был совсем другой при наших встречах на вечеринках у знакомых. И совсем, совсем другой, когда бывал у нас в доме.
Федя учился в гимназии Поливанова в одном классе с моим братом Алешей. Он часто приходил к нему, они обменивались книгами, совещались об уроках, о сочинениях. Федя был мальчик очень развитой и начитанный. Он отлично учился, не как лентяй Алеша, за которого я делала переводы, писала сочинения, которому вдалбливали латынь. За сочинение «Война и мир» мы с Федей получили 5, а Алеша 4, потому что у меня были три грубые орфографические ошибки, которые Алеша не заметил, переписывая мое сочинение к себе в тетрадь.
Мы с Федей разговаривали всегда очень оживленно, мало обращая внимания на Алешу, который нами тоже мало интересовался. Когда я подросла, наше общение с Федей стало интенсивнее. Федя приносил мне для чтения книги всегда очень серьезные. В последние гимназические свои годы Спенсера, Бокля… Я одолевала эти толстые тома с трудом и со скукой, но, конечно, не говорила ему об этом. Мне очень льстило высокое мнение Феди о моих вкусах, интересах. Разговоры о прочитанном нас очень сближали. Правда, говорил больше он, я — слушала.
Однажды мы заговорили об убийстве императора Александра II, только что происшедшем и страшно меня потрясшем. Я долго оплакивала моего любимого государя, когда в церкви поминали его, становилась на колени. Ведь я знала его, видела близко на прогулках в Петровском парке. А раз, когда он с маневров возвращался в свой Петровский замок, я бросила ему цветы в коляску — так близко я стояла от него, у самых ступеней дворца, где нас устроил генерал Ден — тогдашний дворцовый смотритель.
И вдруг оказалось, что Федя на стороне террористов, убивших царя! Я не верила своим ушам. Александр II! Царь-освободитель! Отменивший крепостное право, даровавший свободу крестьянам! Федя ответил многозначительными отрывистыми фразами: «Дело не в личности. Тут принцип. Монархия отжила свое время. Бывают положения, где насилие необходимо. Вот французская революция». И он приводит факты и цифры из истории. «Как он умен, как много знает», — думала я, слушая его, но не могла согласиться с ним. Все-таки Александр II… «Крепостное право, — продолжал Федя, — отменено только на словах. Народ не освобожден. Его предстоит освободить, и сделать это должны мы, наше поколение. И мы это сделаем!» — «Как?» — «В двух словах этого не скажешь. Но мы вернемся к этой теме, если она вас интересует».