Воспоминания
Шрифт:
Но Бальмонт ничего не хотел слышать. Мы поехали вместе с нашей девочкой, ей было одиннадцать лет. Я должна признаться, что страшно волновалась дорогой. Больше всего я боялась, что Бальмонта арестуют на границе, где мы будем одни, и я бессильна буду помочь ему.
Приехав на границу, я тотчас же получила свой паспорт обратно, а Бальмонта вызвали куда-то, где держали очень долго. Прошел час, уже подали поезд, все пассажиры сидели в буфете, а Бальмонта все не было. Я бегала по вокзалу, стучала во все двери, всех спрашивала, не видали ли где Бальмонта. Я была уверена, что его арестовали. За мной неотступно ходил какой-то пожилой человек в форменной фуражке с бумагой в руке. Я в отчаянии обратилась к нему и спросила, где может быть Бальмонт. «А вы госпожа Бальмонт?» — спросил он почему-то очень взволнованно.
Подъезжая к Москве, Бальмонт стоял с нашей дочкой Ниной в дверях вагона, собираясь выйти, когда увидел на платформе толпу людей, молодежи с цветами в руках. Вся толпа двинулась к Бальмонту. Соколов вышел вперед и только успел громко произнести: «Бальмонт, приветствуем тебя на родине…» — как к нему подошел полицейский и сказал, оттесняя со своим помощником толпу: «Публичные манифестации воспрещены, прошу расходиться».
Несколько друзей подошли в Бальмонту, обнимая его и пожимая ему руки, повели к автомобилю, куда мы сели. Молодежь бежала за нами и засыпала цветами.
Девочка наша страшно была удивлена. «Разве папа такая знаменитость? Я совсем этого не знала», — повторяла она. Потом ее очень занимало, что отца ее приходили интервьюировать и снимать в дом сестры, где мы остановились. И ее сняли с ним — очень удачно.
Вскоре наступил май 1913 года. В России праздновалось 300-летие царствования дома Романовых. И Бальмонт попал под амнистию: ему было разрешено пребывание в России, что совершилось, конечно, не без помощи хлопотавших за него друзей.
Тогда мы уже ежегодно стали проводить лето в деревне под Москвой, а на зиму уезжали в Париж. Эти перемены места благотворно действовали на психику Бальмонта.
А раньше этого времени мы с Бальмонтом никогда не жили больше четырех-пяти месяцев в одном месте, нигде не устраивались, не обзаводились квартирой, обстановкой, не связывали себя вещами. Брали с собой по чемодану (впоследствии прибавилась пишущая машинка, с которой Бальмонт никогда не расставался) и пускались в путь. Но дальше Европы я с Бальмонтом не ездила.
E. И. Струковская, А. Н. Иванова, E. A. Андреева-Бальмонт, Нина Бальмонт. 1909 г.
Теперь же, когда мы поехали с нашей маленькой девочкой, нам пришлось устроиться более оседло в Париже. Год мы прожили в квартире Волошиных, которые остались тогда в России. Затем нашли в том же Пасси маленький полудеревянный двухэтажный домик в пять комнат: «павильон в саду», как он громко назывался у французов. В этом уединенном домике мы могли жить как хотели, не стесняемые французскими законами, требовавшими с одиннадцати вечера полной тишины в доме. Нельзя было ни петь, ни играть, ни хлопать дверьми, ни топать (для этого надо было надевать туфли) над головой нижних жильцов, ни входить, ни выходить из дома после полуночи. Все это мы испытывали в квартире Волошиных на пятом этаже. Такого стеснения Бальмонт совершенно не выносил и очень был доволен нашим «павильоном». Ему нравилось также, что из его окон были видны небо, деревья, сиреневые кусты. В нашем grand jardin ombrage (большом
Елена
Встреча Бальмонта с Еленой Цветковской, о которой я упомянула выше, имела очень большое значение в нашей жизни с Бальмонтом. А для Елены она была роковой. Он был с ранней юности ее любимым поэтом. Она знала его стихи наизусть, собирала его книги, все, что он писал и что писали о нем. Его книга «Будем как Солнце» в прекрасном переплете всегда находилась возле нее.
Встреча ее с Бальмонтом произошла в Париже на лекции Бальмонта в русской колонии. Елена училась в Париже, была студенткой-математичкой.
После выступления Бальмонт пошел в кафе и, выпив, пришел, как всегда, в неистовое состояние. Елена была с ним в кафе, а оттуда сопровождала его в блужданиях по городу ночью. Когда все кафе закрылись и негде было сидеть, она повела Бальмонта к себе в комнату, так как Бальмонт никогда не возвращался домой, когда был нетрезв. Елена ни минуты не колебалась произвести скандал в маленьком скромном пансионе, где она жила, приведя с собой ночью мужчину.
Бальмонта она сразу поразила и очаровала своей необычностью. Он восторженно писал мне о встрече с ней. Я не придавала ей значения, как не придавала значения его постоянным влюбленностям.
Бальмонт вернулся в Москву раньше конца своей ссылки. Мне удалось это выхлопотать через общих знакомых (Н. А. Юшкову и княгиню Оболенскую) у тогдашнего директора Департамента полиции Лопухина. Мне эти дамы рассказывали, между прочим, что когда в обществе в присутствии нескольких сановников кто-то сказал, что «теперь без разбору хватают и сажают невинных людей, например писателей, поэтов-декадентов», один из них ответил: «Писатели-декаденты сейчас самый опасный народ, они в обществе сеют смуту, за ними надо зорко следить».
Через полтора года Елена приехала в Москву, и я познакомилась с ней. Ей тогда было девятнадцать. Молчаливая, сдержанная, с очень хорошими манерами, с оригинальным бледным лицом, она совсем не показалась мне тем загадочным существом из сказки Эдгара По, какою мне ее описывал Бальмонт. Но ее наружность, надо сказать, поражала своей необычностью даже в Париже. Мне рассказывал Макс Волошин, который очень восхищался ее внешностью, что, встречая его вместе с Еленой, французские художники и другие на Монпарнасе постоянно спрашивали Волошина: «Кто это?» и «Нельзя ли писать ее?» Известный испанский художник Зулоога, познакомившись, был ею очарован.
Елена ухватилась за Бальмонта страшно цепко, со всей силой своей первой страсти. Она отдалась ему сразу и всецело, без колебаний и раздумий «подарила ему свою молодую жизнь», как где-то говорит Чехов. И это подействовало на Бальмонта сильнее всего. Она выказывала ему свое обожание при всех и при мне, ни с кем и ни с чем не считаясь. Никто, кроме Бальмонта, не существовал для нее. Она интересовалась только теми вопросами, теми людьми, которые ему были интересны. Чтобы читать и говорить с ним на его любимом английском языке, она тотчас же стала его изучать, а затем и испанский, польский, итальянский, с которых научилась переводить под руководством Бальмонта. Французский и немецкий она знала уже раньше. Занятия математикой и астрономией были заброшены. Елена настолько была под влиянием Бальмонта, что говорила его словами, утрируя только до смешного его манеру выражаться: «позлащенные возможности» вместо денег, и так далее. Она усвоила его способ выражаться и строить фразу. Писала его почерком, только буквы ее были более вычурны. У нее не было больше счастья, как быть с ним, слушать его. Она следовала за ним всюду как тень, исполняя все его желания, прихоти, все его «хочу», в каком бы состоянии он ни был. Сопровождала его в его блужданиях днем и ночью. Сидела с ним в кафе, пила с ним то, что он пил…