Война сердец
Шрифт:
====== Глава 55. Та любовь, что нам дана ======
Окончательное изгнание колонистов из Гаити в 1804 году поставило на уши всех. Волна революционных настроений катилась от Северной Америки до Центральной и незаметно добиралась и до Южной. И пока в североамериканских колониях горели города и шли освободительные войны, Ла Плата жила на пороховой бочке — её жаждали взорвать, но, не зная с какой стороны подойти, медлили.
Обитатели же дворца Фонтанарес де Арнау относились к этому по-разному. Йоланда витала в облаках счастья. Эстелла терпеливо ждала, когда ей разрешат снять траур. Данте мечтал о свободе, о шансе вырваться из удушающей его роскоши. Зато
Несмотря на внешнее спокойствие, в Буэнос-Айресе печатались журналы и газеты провокационного содержания; либералы и оппозиционеры кучковались в кофейнях или в подпольных казино. Но пока их планы и заговоры не шли дальше фантазий.
Март ознаменовал приход осени, тёплой и влажной. Эстелла, наконец, сняла траур, и гардероб её вновь запестрел красками и экстравагантными туалетами. Ну а главным событием ближайших дней называлась свадьба Йоланды и Ламберто.
Данте радости не ощущал. Он впадал в панику от мысли, что придётся снова общаться с толпой аристократов, коих грозилось понаехать не менее пятисот человек. И эти люди будут его разглядывать, изучать пристально, ведь им известно, что он сын Ламберто.
Эстелла чувствовала себя не лучше. На толпу ей было плевать (она любила внимание), но ей было скучно. Жизнь тянулась однообразно, без ярких впечатлений. Даже салон мод Эстелле надоел, хотя там была клиентура и куча заказов, но она уже подумывала, на кого бы свалить управление салоном. Её угнетала любая ответственность, и она сама себя ругала за это. Ну почему она такая непостоянная? Они с Данте и в этом похожи, хотя тот более постоянен в убеждениях и увлечениях.
Но теперь Ламберто насел на него с пожеланиями найти себе занятие. Может, он пойдёт учиться в Университет или придумает себе дело? Ламберто был готов помочь и советами, и финансами, но Данте тщательно избегал давать ему ответ — не лежала душа его ни к чему. Политика, торговля и науки его не интересовали; из книг он любил лишь приключенческие или фантазийные истории, возбуждающие его больное воображение. Из иного привлекали его только животные. Но лечить он их не умел, ловить не хотел, и единственное желание, что у Данте возникало — скакать на Алмазе куда глаза глядят, ощущая как ветер треплет волосы. И ещё любить Эстеллу. Но если он признается в таких желаниях, Ламберто поднимет его на смех, а то и разозлится и обзовёт лентяем. Но лентяем Данте не был — он бы с радостью занялся чем-нибудь, если бы придумал чем.
Пока идей не появлялось, и Данте целыми днями шарахался по дворцу, как волк в неволе. Волку страстно хотелось в лес. Поваляться в траве, спать под деревом и купаться в реке, но отныне он носил шёлк и бархат, запонки, ремни, пряжки да шнурки на одежде — признаки аристократизма. И это его угнетало.
Хотя за два года Данте и смирился с тем, что у него есть мать, отец и ещё куча родственников, но в сердце осталось чёрное пятнышко. Иногда оно ныло, крича: он ничего не испытывает к этим людям. Семейные, кровные узы не были для Данте священны. Он впустил новоявленных родственников в свою жизнь, не впуская в душу. Ни Йоланда, ни Ламберто, ни Лусиано, к счастью, так и не понимали, что Данте неискренен с ними и не любит их. Но Эстелла заметила печаль в его глазах.
— Данте, ты такой грустный в последнее время, — сказала она, однажды ночью лёжа в его объятиях. — Что с тобой? Это я виновата?
— Разумеется, нет. Ты не виновата. Дело не в тебе,
— Уедем? А куда? — Эстелла не удивилась его предложению, она этого ожидала, да и сама хотела смены обстановки.
— Не важно куда. Перед нами открыт весь мир. Давай поедем в путешествие. Только не в экипаже, — быстро добавил он. — Верхом. Вспомни, как мы были счастливы раньше. Только ты, я и горизонт. Я бы так хотел вернуть это время, Эсте!
— Я помню, — мечтательно закрыв глаза, она потёрлась щекой о его грудь.
— Может, тебе покажется, что я сошёл с ума, да и не только тебе, — он глубоко вздохнул. — Никто в своём уме не уедет из семьи аристократов, от такой роскоши. Да и твой салон мод. Но я больше не могу жить взаперти, соблюдая глупые правила. Мне не хватает воздуха. Я здесь умираю.
— Я согласна! — объявила Эстелла, щекоча ему живот.
— Правда?
— Я же знаю тебя лучше, чем ты сам. Я ждала, когда ты об этом заговоришь, — рассмеялась она. — И я хочу того же. Мне надоела светская жизнь, надоели правила и условности, надоело завтракать, обедать и ужинать по часам, надоели люди вокруг и салон мод мне тоже надоел. Я тут подумала, твоей маме нравится там быть, что-то делать, и у неё получается. Она часто мне помогает. Я думаю оставить управление салоном на неё. Так я развяжу себе руки. Ты же знаешь, миленький, я не могу долго заниматься одним и тем же, — пока Эстелла болтала, у Данте всё шире открывались глаза.
— Мне тоже всё быстро надоедает, особенно люди, — сказал он, крепко обнимая Эстеллу. — До сих пор не верю, что нашёл человека, который так меня понимает. Мы с тобой одно целое.
— Это правда. Значит, решено? После свадьбы твоих родителей мы отсюда уезжаем! Но, так как эта свадьба будет первым моим светским мероприятием после траура, но последним перед нашим отъездом, я выдумаю себе самое красивое платье! — и Эстелла, хихикая, покрыла мелкими поцелуйчиками его лицо.
— Эсте, ты какая смешная! И как в тебе уживается два разных человека: светская франтиха и ярая либералка? И они так гармонично сосуществуют, что я не перестаю удивляться.
Эстелла в ответ захихикала, ластясь к Данте как кошечка.
Накануне свадьбы дым в особняке стоял коромыслом. Дюжина служанок вылизывала до блеска окна и паркет, меняла портьеры, перетряхивала ковры и книги; садовники вычищали сад и внутренний дворик, фонтан и вольеру с павлинами; гладильщица отпаривала воротники и манжеты, рубашки и юбки чугунными утюгами, подогреваемыми от печки. Либертад, в своей новой роли экономки, держалась чопорно. Она руководила всей обслугой, покрикивая на каждую нерасторопную служанку, за что уже получила прозвище «сержант».
В день венчания, с самого утра кухарки и поварихи готовили кушанья, умопомрачительный аромат которых разлетался всюду.
Церемонию бракосочетания решили устроить в саду среди раскидистых бугенвиллей и агакатов. Венчать Йоланду и Ламберто приехал сам епископ, а гостей, как и предполагалось, навалило более пятисот человек. Лусиано был горд и счастлив, что его сын наконец-то женится, и раструбил об этом по всему вице-королевству. Однако, неожиданно для всех, из Ферре де Кастильо нагрянули Берта, Альдо и Сантана.