Возлюбленная террора
Шрифт:
Это письмо было опубликовано 5 июля в петербургской газете «Мысль», но копия попала в Тамбовскую тюрьму значительно раньше, еще весной, в конце марта. Подписали его знаменитые террористы и— Гершуни! Сам Григорий Гершуни, создатель боевой организации эсеров, организатор убийства министра внутренних дел Синягина!
Получить от Гершуни такую характеристику: «Вас уже сравнивали с истерзанной Россией. И вы, товарищ, несомненно, — ее символ. Но символ не только измученной страны, истекающей кровью под каблуком пьяного, разнузданного казака, — вы символ еще и юной, восставшей,
Она, Мария Спиридонова, по мнению Гершуни, — символ, воплощение страдающей России! Такие слова многого стоят… И она не обманет их ожиданий! Не посмеет обмануть…
Курганская демонстрация встревожила начальство, и вагон с будущими каторжанками перед прибытием на большие станции решили отцеплять от поезда, оставляя на ближайшем полустанке.
Перед Омском вагон остановили в восьми верстах от города. Однако продержали там недолго, прицепили паровоз, и снова тронулись в путь.
— Смотрите-ка, прямо царский поезд, — невесело пошутила Настя Биценко. — Как государь император с семьей едем. Интересно, что случилось?
— Дак омчане требуют вашей доставки, — объяснил один из конвойных солдат, паренек со светлым пушком над верхней губой. Этот паренек, простодушный и молоденький, относился к своим арестанткам с почтительным интересом. И вообще конвойные подобрались не вредные, даже старались, как могли, облегчить девушкам путешествие.
— Говорят, народищу собралось— страсть! — продолжил паренек и, понизив голос, добавил: — Освобождать вас там будут, сказывают!
И точно: когда «царский поезд» на всех парах прикатил в Омск, там стояла громадная толпа, не меньше пяти тысяч. И опять люди обступили поезд со всех сторон, требуя выпустить арестованных на площадку вагона.
И опять раздавались в толпе требовательные выкрики:
— Спиридонова! Спиридонова! Где Спиридонова?
Маруся, весь перегон лежавшая пластом, решительно встала и первой вышла на площадку. К ней потянулись сотни рук:
— Ура Спиридоновой!
Глядя в это людское море, она почувствовала, как сердце ее наполняется неизъяснимой гордостью. Вот оно, то, о чем писали ей Гершуни и товарищи! Она для тех, кто так настойчиво требовал ее появления, ждал ее слов, — действительно символ революции, символ новой России!
И опять она говорила речь — почти то же, что и в Кургане. И опять ее слушали не просто внимательно, а ловили на лету каждое ее слово.
После Спиридоновой выступали Биценког Фиалка, Измайлович, — девушки одна за другой, по очереди, выходили на площадку. Страсти накалялись. В толпе присутствовал фотограф, — в конце концов потребовали, чтобы он сфотографировал осужденных на площадке всех вместе. Поколебавшись, начальник конвоя, полковник, ярый монархист, но и джентльмен, разрешил-таки съемку. Потом эта карточка — девушки на лесенке вагона, окруженные восторженной толпой, — широко разошлась по всей стране.
Полковник же сурово поплатился за свой либерализм: он тоже попал в объектив фотографа и вскоре был уволен со службы.
Поезд простоял в Омске почти три часа, но возбуждение
Девушки воспротивились, вагон вернулся на свое место в состав, но народ не угомонился. Машинисту велели ехать медленно, часть толпы пошла рядом с вагоном, кто-то забрался на крышу… Хриплый мужской голос запел «Отречемся от старого мира», остальные подхватили, — и так шли до первого полустанка, верст восемь или десять.
Слегка ошеломленные происшедшим, юные «вечницы» долго обсуждали омские события.
— Потрясающе! — возбужденно восклицала Маня Школьник. — Просто потрясающе! Как растет сознание рабочих! Помните того старика?
Почему-то самое большое впечатление на Маню произвел старый матрос на костыле, просивший, как милостыню, взять от него несколько папирос и медную монету.
Маруся в обсуждениях участия не принимала.
Совсем обессилев от волнений дня, она лежала на полке, зажав в руке скомканный платок, и покашливала, но пока не сильно. Рядом, на столике, стоял большой букет полевых цветов. Его передала молоденькая монашенка с запиской: «Марии Спиридоновой, страдалице-пташке от монашек Н-ского монастыря».
Начальник конвоя вошел на половину девушек, мельком взглянул в сторону громко говорившей Мани и остановился рядом с Марусиной полкой:
— Мария Александровна…
Маруся вскинула на него глаза:
— Да?
— Я должен поблагодарить вас.
— За что?
— Если бы вы в Омске сошли с лесенки вагона и вошли в толпу, я застрелился бы на месте.
Маруся иронически улыбнулась:
— Ну что вы, господин полковник, не вам одному присуще благородство. Я же знаю, что солдаты сделали бы с людьми, которые рискнули освободить нас. У вас ведь наверняка был приказ в таком случае стрелять по толпе без разбора. Ведь правда был?
— Нет. Такого приказа у меня не было.
Маруся прищурилась:
— Что же, если бы мы были в этом уверены — тогда стоило бы попытаться.
— Спасибо, что не попытались, — невозмутимо ответил начальник конвоя.
— Пожалуйста.
— Мария Александровна… — полковник откашлялся, словно решая про себя, стоит ли продолжать разговор с арестованной.
— Что?
— Хотел спросить у вас… То, что вы говорите этим людям на митингах, вы говорите искренне и серьезно?
— Что вы имеете в виду?
— Ваше сравнение людей с муравьиным стадом.
Маруся вскинула брови:
— Разумеется, и искренне, и серьезно. А что вас удивляет?
— Да нет… Просто ваше сравнение представляется мне крайне неудачным.
— Это почему же?
— Муравьев гонит инстинкт, ему одному они и подчиняются. А люди — они все-таки не муравьи. Помимо инстинктов, у них еще есть разум, дающий умение анализировать и оценивать. Следовательно, и свобода выбора, свобода решения. Вы же призываете эту свободу у них отнять. Но думающий человек не станет бездумно подчиняться. То есть вы…