Возвращение Прославленных
Шрифт:
— Ты же знаешь, Алаун, я не люблю, когда ты себя так называешь, — приподнялся Хьюго. — И потом, чем ты недовольна? Я создал профессора и Тима из умнейших визидаров. А тебя — из самых красивых. Ты даже представить себе не можешь, чего мне это стоило! Ты — самая дорогая вещь в этом доме!
Он подошёл к ней и взял за лицо.
— Это всё эти глупые романы, которые ты бесконечно читаешь. Я, конечно, горжусь, что у меня самая шикарная библиотека. Лучше её только библиотека Стоунбона. Но… Но и она когда-нибудь будет моей… Романы задурили тебе голову. Подумай о том, Алаун, что ты — прекраснейшее
Он взял её за кисть.
— Посмотри на эти изящные пальчики. Разве ты видела более совершенные руки? Я помню ту визидарку, которой они принадлежали. Она продавала хлеб. Когда я увидел эти пальцы, то понял — они должны быть у тебя…
Алаун, застыв от ужаса, аккуратно вытащила свою руку из его ладони. В эту секунду она была рада, что умеет управлять лицом, которое сейчас не может выразить всей гаммы её эмоций.
Девушка подняла на Хозяина глаза и спросила:
— Можно я пойду прогуляться? Ведь там, наверху, уже стемнело.
— Да, конечно, иди, — разрешил сэр Хьюго.
Алаун встала и двинулась из зала. Хозяин же бросил ей в спину:
— Но недолго, чтобы не пришлось посылать за тобой Кармов.
Алаун вздрогнула, и молча вышла.
Сейчас она находилась на третьем этаже под землей. Вниз вели лестницы в мастерские, где обычно сутки напролёт проводили время профессор и Тим. Ещё ниже, среди лабиринтов узких длинных проходов, было и другое помещение. Святилище. В нём копошились малумы. Даже через два этажа, Алаун казалось, что она слышит их шуршание.
Весь подвал замка был пронизан тайными ходами. Одним из таких лазов сейчас и воспользовалась Алаун. Девушка откинула гобелен и нырнула в узкую щель, откуда вела винтовая лестница прямо в её спальню.
Оделась потеплее и по кривым переходам Алаун, наконец, выбралась наружу. И оказалась в развалинах.
Здесь когда-то был замок предков сэра Хьюго. Дагхэд. Но после Ужасной битвы о величии построек теперь напоминали лишь руины бального зала с остатками фресок на стенах, да высокие каменные своды резных окон. В одной из ниш чудом остался целым древний витраж. Алаун любила рассматривать его, ставя за стекло фонарь. От бликов света на витраже оживала сценка: девушка водружала корону на преклонившего колено рыцаря. Кто они были друг другу? Алаун не знала.
Однажды Алаун спросила у Хьюго, почему имея столько работников, он не восстановит Дагхэд? Хозяин объяснил все заботой о малумах и самой Алаун. Мол, жить на поверхности опасно — там солнце. Но Ун казалось, что есть иная причина, почему Хьюго не восстанавливает замок. Страх. Под землей ему было спокойнее и проще.
На протяжении десятков лет любимым занятием Алаун было исследование развалин Дагхэда. Она блуждала среди камней в поисках вещей. Как будто с ними Алаун собирала кусочки памяти. Любая находка для неё была сокровищем. Чашки, чернильницы, обрывки одежды…Кому они принадлежали? Что значили для хозяев?
Однажды Алаун нашла кованую люстру и попросила Хьюго устроить в подвалах танцевальный зал. Люстру починили и повесили в пустой
Но сегодня девушка не пошла бродить по развалинам. Сквозь дыру в заборе она выбралась за пределы замка и отправилась к скалам. Было темно, но Алаун хорошо знала дорогу. Она могла бы пройти её даже с закрытыми глазами. Справа земля обрывалась в холодное море. В укромном месте до воды можно было спуститься по узкой лесенке. Но только в хорошую погоду. Сейчас же было ветрено и море билось о камни так, что брызги иногда долетали до Алаун. Но она лишь сильнее укуталась плащ и решительно зашагала вперёд.
Показались выступы скал. У их подножия начинался Забытый лес.
Алаун поднялась на холм и даже через шум моря услышала хлопанье больших крыльев. Домой возвращались кармы. Говорят, для людей они были невидимы, как малумы для визидаров.
Кармы тоже были созданиями Хьюго. Их он сшивал из мраков.
Увидев кармов, девушка поёжилась. Они походили на огромных тёмных птиц с рваными крыльями. Сбившись в стаю, кармы напоминали густую тучу — словно в воду капнули чернил и теперь они, колеблясь, расползаются, заполняя собой пространство. Но страшнее всего были их лица — фарфоровые маски с идеальными пропорциями. Бледные, безжизненные и от этого бездушные. Вместозрачков на них зияли дырочки — две маленькие бездны. Они притягивали, гипнотизировали. Но лишь взглянешь в них — засасывали сознание, все в голове мешали, переворачивая с ног на голову.
В мире людей, куда кармы летали питаться, они всегда собирались в местах зла, бед и боли. Кармов тянуло туда, где мелькала искра ссоры или порока. Они их раздували. И люди начинали скандалить, срываться и ненавидеть друг друга. Обжору кармы толкали кинуться на еду, пугливого — струсить, супругов — ругаться, мать — стукнуть дитя. А потом, когда всё это происходило, кармы приоткрывали фарфоровые рты, жадно впитывали дурные человеческие эмоции, и, разбухнув, отяжелевшие, возвращались в Дагхэд. Они, словно злые пчёлы, жалили человека в самую душу. Только пчёлы собирают нектар, а эти питались падалью: сюда несли людские слёзы и слабости.
С холма Алаун было видно, как стая кармов подлетела к колодцу и стала сливать туда тёмное месиво человеческих страстей. Масса всхлипывала. Раздавались крики, стоны, но попав в колодец, жидкость густела, остывала, и на дно оседала уже мёртвая чёрная жижа. А там, внизу, её ждали малумы.
Однажды Алаун заглянула в колодец и увидела, что он наполнен почти доверху. Чернильная масса источала нечто ужасное, пугающее, от чего кровь стыла в жилах. Лицо Алаун исказилось, волосы встали дыбом… Из глаз брызнули кровавые слёзы. Она еле отползла от края колодца. И больше туда не подходила, боясь пережить это вновь.