Возвращение
Шрифт:
Боярыня Евдокия и тут смышленее оказалась. Поклонилась и на дверь указала.
– Устя, проводи царевича Фёдора в горницу.
Устинья распрямилась, подошла к царевичу - в глаза посмотрела.
– Яви милость, царевич, угостись, чем Бог послал. Не побрезгуй нашим гостеприимством.
Фёдор и выдохнуть не мог.
Стоял, смотрел в серые глаза - и тонул, тонул в них, как в омуте. Век бы так стоял, не думал ни о чем. Грелся рядом с ней, успокаивался.
Ведь и не делает ничего, а легко рядом с ней. Радостно.
Устинья
Михайлу никто и не заметил даже, как он вслед за Федором скользнул тенью. Зато Аксинья едва из окна не вывалилась. Но ее уже Михайла не заметил. Триста лет ему та дурочка не нужна. И еще пятьсот не нужна будет!
***
В светлой горнице Устя Фёдора усадила, как положено, под образами.
Не усидел, встал, прошелся по комнате.
Устя покосилась на дверь, да только вслед за ними не вошел никто. Заперто? Кто ж знает, проверять не хочется. Еще с той жизни помнилось - Фёдор возражений не любит. Потеряет рассудок - что делать? Родители ей тут не подмога, не защита.
Осторожной надобно быть. Ровно кошка на крыше - осторожной.
– Поговорить с тобой хочу, Устинья Алексеевна.
– Всё в твоей воле, царевич.
– Не всё. Люба ты мне. Поняла уж, поди?
– Поняла, царевич.
– А коли так - ответь. Отбор проводить придется, тут моей воли нет. А я бы посватался хоть завтра. Пойдешь за меня? Люб я тебе?
Устя косу в пальцах покрутила.
– Царевич... не могу я ответить.
– Почему?
Устя ему в глаза посмотрела.
– А меня ли ты полюбил, царевич? Или картинку лубочную? Вроде тех, на которых царевен-королевен рисуют? Глаза, улыбка - это не вся боярышня, у нее еще душа есть, а что на душе - тебе важно?
– Не разговаривал бы я с тобой, когда б не важно было.
Устя кивнула. Подошла чуточку ближе, рукава рубахи коснулась. Фёдор аж замер - не спугнуть бы.
– Воля твоя, царевич. Когда прикажешь, знаю, отец меня головой выдаст. А противничать буду, так еще и поколотит.
– Я его...
– Отец в дочери волен. Муж в жене. А в сердце... не обессудь, царевич, только пока не могу я тебе любовью ответить. Не знаю я о тебе ничего. Может, добрый ты, а может, бить меня смертным боем будешь. Может, радостно с тобой будет, а может, плакать придется. Что я сказать могу?
На плечах мужские руки сжались - клещами. Не разожмешь, не оттолкнешь.
– Только согласись, Устиньюшка. На руках носить буду, листику упасть не дам! Слезинки не проронишь! Что пожелаешь - все сделаю! Жемчугом и золотом осыплю!
Устя и не вырывалась.
– Тогда дай мне время тебя узнать. Тебя, не царевича, а Фёдора.
– Время?
– Знаю я, отбор не отменить, да и не надобно. Но до Красной Горки мы еще узнавать друг друга можем.
– Устиньюшка...
Фёдор аж засиял, ровно солнышко.
Он-то другого ожидал. И готовился...
Царевич ведь.
Кто из страха согласится, кто из корысти. А здесь... здесь его о другом просят. О том, чтобы узнать друг друга! Чтобы - полюбить?
Он и мечтать о таком не смел!
Хотел, надеялся...
– Матушку попрошу. Ей твою матушку прилично приглашать. А уж она сможет с собой и тебя брать, и сестру твою. Можно ли так?
Устя голову подняла, посмотрела серьезно.
– Так - можно. Не проси у меня любви, царевич, не хочу лгать. Не знаю я тебя, а узнать хочу. И ты на меня посмотри. Не на косу длинную и глаза опущенные, а на меня, на Устинью. Не на боярышню. Жить тебе не с косой - с человеком.
– Устиньюшка ...
Объятия вытерпеть пришлось. Устинья до крови себе щеку прикусила, больно стало.
Выдержала, справилась. И отстранилась.
– Прости, царевич, а негоже это. Ты руки распускаешь, а я тебе даже пощечину дать не могу.
– Прости и ты, боярышня. Забылся я...
Устя рук не высвобождала. Знала - потом синяки нальются, но терпела. Чуяла - то вроде бешеной собаки. Или почти бешеной. Неуправляемой, опасной твари.
Сделаешь лишнее движение - кинется. И ждала.
Ждала, пока не успокоится тяжелое мужское дыхание, пока не перестанут гореть опасным огнем глаза Фёдора, пока не разожмутся пальцы. И только потом сделала шаг назад.
– Все хорошо, царевич.
– Не ждал я такого...
– Отчего? Ты ведь не только царевич, ты и человек. И жить мне не с парчой и жемчугом, жить мне рядом с тобой. С тобой постель делить, с тобой детей рожать...
Фёдор посмотрел чуточку ошалело.
– А ты... согласна?
– Я свое условие сказала. Дай мне то, что важнее жемчуга. Дай возможность узнать тебя, увидеть.
– Обещаю, Устенька. Сегодня же с матушкой поговорю.
– Спасибо... царевич Фёдор.
– Назови еще раз по имени. Пожалуйста...
– Фёдор. Федя, Феденька...
– Устенька...
Но сделать шаг вперед, сгрести в охапку, к груди прижать Устя уже не позволила. На шаг отошла, пальцем погрозила.
– Негоже, царевич.
– Прости. Не сдержался я.
– И ты прости... Фёдор.
Ответом Устинье была робкая улыбка. И она почувствовала себя вдвойне гадиной.
Жестокой и коварной.
Но разве был у нее выбор?
– Поговори с матушкой, Феденька. А я со своей поговорю. Не обижайся... трудно мне. Тяжко. Когда б ты бояричем был, куда как проще было бы.
Фёдор только руками развел.
– Поговорю.
– А сейчас - прости. И так заговорились мы, нехорошо. Сплетни пойдут...
– Да я...