Возвращение
Шрифт:
– Федя, на чужой роток не накинешь платок.
С этим Фёдор согласился. И отправился восвояси.
Устя упала на лавку, закрыла лицо руками.
Мерзко, гадко, тошно, ОТВРАТИТЕЛЬНО!!!
Матушка Жива, да что ж это такое! Все она понимает! Из этого человека вырастет чудовище! И ее сожрет, и Россу сожрет...
Но почему, почему она себя сейчас чувствует последней гадиной?
У нее нет выбора, чтобы разобраться, чтобы предотвратить несчастье, ей надобно попасть в царские палаты! Но...
Она
Такой она себя нечистью чуяла! Вот как так-то?
Почему тот же Истерман лжет, как дышит? И сегодня он за свою ложь никакого наказания не понесет. Хотя и она все знает, и Фёдор, надо полагать, знает. Ой, не просто так он сюда заявился спозаранку!
А она ведь не солгала ни единым словом. А чувствует себя сейчас отвратительно.
За что?
Кто придумал совесть?!
– Радуешься, сестрица?
Устинья отняла ладони от лица.
Напротив стояла Аксинья, и глаза у нее были злющие. Да на что она сейчас-то ярится?
– Сестрица?
– Ты меня так не зови! В палаты царские хочешь? Да?!
– Не хочу. Ни к чему они мне.
– Врешь! Я ваш разговор слышала!
Когда б не была Устинья так измотана, может, и устроила бы она сестрице трепку. А сейчас ее едва на пару слов хватило.
– И что?
– Царицей стать метишь?
– Борис на троне, не Фёдор.
– Так и что?! Долго ли царю помереть?!
Возмущение Аксиньи оборвалось такой затрещиной, что у девицы зубы лязгнули. А боярыня Евдокия ухватила младшую дочь за косу, да как принялась трепать...
– Замолчи, дурища! Не ровен час, услышат тебя, а что тогда с нами всеми будет?
– Маменька?
– Молчи, дрянь неудельная! Не дай Бог, скажет кто, что ты на царя злоумышляешь, поносные речи говоришь. Тут и холопом быть достанет. Крикнут 'Слово и дело' - и сволокут тебя в подвалы. А там ты и сама во всем признаешься! Умолять будешь, чтобы хоть помереть дали без мучений!
Аксинья дернулась, едва не оставив у матери в руках половину косы.
– Это Устька! Она...
Устинья едва не застонала.
Да что она-то?
Что жива? Что старшей родилась? Что Фёдору приглянулась? ЧТО?!
– Она-то в палаты поедет! А я?!
– Я и о тебе просила. И о матушке. Приличия ради, - едва выдавила Устинья.
В голове шумело. Хорошо еще, сидела, не то упала бы.
Боярыня посмотрела на дочерей. Подхватила старшую, а младшей приговорила холодно и жестко. Оказывается, и так она умела.
– Я перед царицей извинюсь. Лично. Скажу, что младшая моя дочь ликом дурна и нравом глупа. Пойдем, Устя, отведу я тебя в светелку. Не дойдешь ты сама. А ты, Ксюха, иди, кур покорми.
– МАМА!!!
– взвыла раненой волчицей Аксинья.
Но Евдокия Фёдоровна уже
В дверях появилась Дарёна, кинулась к Усте, подхватила с другой стороны, заворкотала, захлопотала, сунула девочке своей ковшик в руки... Устя пару глотков едва сделала.
Ноги подкашивались.
Дошла до светелки кое-как, упала на лавку - и словно черным покрывалом ее накрыло.
Ни думать, ни решать... ничего ей сейчас не надобно. Вот только лежать - и дышать. Всю ее эта ночь высосала. Не успела силы восполнить, наново их тратить пришлось. Вот и упала.
И не чуяла, когда с нее одежду снимали, когда одеялом пуховым укрывали. Вытянулась ровнее, руки под голову подсунула.
– Спит...
Боярыня переглянулась с нянькой - и обе вышли на цыпочках.
Пусть спит чадушко. Заслужила, умничка, красавица...
***
Во дворе боярин гостей провожал.
До ворот дошел, поклонился, гости в ответ поклонились, верхом сели, да поехали. Тоже уважение проявили.
А как ворота закрыли, боярин к жене повернулся.
– Что Устинья?
– Спит. Упала без сил, Дарёну я с ней оставила, а сама с тобой поговорить хочу, Алешенька.
– О чем, Дуняша?
– Беда у нас может быть, Алешенька. Большая беда.
Боярин тут же серьезным стал. Его жена такими словами зря кидаться не станет. Только когда и правда - край пришел.
– Что случилось, Дуняша?
– Я к Устинье пошла, как царевич вышел. О чем он сказал, боярин?
– Тебя к царице пригласят. Так ты дочек с собой возьми. Пусть в палатах побывают. Царевич Устинье обещал.
– Он ей в любви признался, Алеша. А Устя, умничка наша, сказала, что ничего ей не надобно, только бы Фёдора узнать получше. Долг ее родителям повиноваться, да жить ей не с долгом придется, с человеком.
– Умна у нас дочка.
– Ей, Алешенька, весь ум и достался, что на двоих отмерен был. Знаешь, что Ксюха ей сегодня высказала? Мол, Устя только о себе думает! Могла бы и сестру в палаты взять. Подслушивала она, да всего не поняла. А как Устя ей ответила, что вместе они поедут, так Аксинья с цепи сорвалась, и поносные речи на государя нашего говорила.
– Ты в уме ли, Дуняша?
– Я в уме. А вот Аксинью я в палаты не возьму. Злоба ее точит, зависть к сестре. Ляпнет что - вреда не оберемся.
– Я из нее дурь-то повыбью, - встопорщил короткую бороду боярин. Длинная у него отрастала, да получалась навроде козлиной. Приходилось стричь ее так, чтобы шею до середины закрывала. Тогда она и вид имела.
– Повыбей, муженек. Каша березовая ей только в пользу пойдет. А только и брать я ее пока побаиваюсь. Дури в ней много... ляпнет чего - и стыда не оберемся, и горя.