Врач. Спаси нашу дочь

Ромеро Екатерина

Саша родилась брюнеткой с темно-синими глазами, как у Олега, и характером таким же, как у него. Сильная, она всегда была очень сильной, и это было преимуществом, которое дал ей Олег.

Я вышла на работу, когда Саше было два месяца. Взяла няней соседку – старушку-пенсионерку, которая буквально за копейки согласилась мне помогать. Я, честно говоря, не знаю, как выжила. Как-то.

Моталась как белка, забыв об учебе и порой забывая о самой себе. Одна работа, вторая, третья. Навыков, кроме актерства, у меня не было, потому я бралась за любую работу, хоть никто

особо не хотел меня брать с крошечным ребенком.

Очень помогала соседка, а Саша росла с каждым днем, становясь все больше похожей на Холодова.

Помню, как однажды мне не хватило денег до конца месяца. Саша тогда разболелась, простуда долго не проходила, я все потратила на лекарства, и мне не на что было купить еду на ужин.

Я расплакалась тогда от отчаяния, от ужаса того, что мне нечем прокормить собственное дитя. Дитя, у которого есть отец, бабушка и аж двое дедушек.

Я тогда надломила свою женскую гордость, взяла Сашу, уложила ее в коляску и пошла к Олегу в больницу. Знаю, это унизительно, но я тогда была в отчаянии, я просто не знала, что мне делать, и меня ужасало то, что какие-то органы опеки узнают о моем положении и отберут шестимесячного ребенка.

Было сыро и мрачно. Я хотела еще раз поговорить с Олегом. Еще попытка показать ему ребенка, и я дождалась его. Он приехал на шикарной черной машине, но не один. Следом за ним из авто вышла высокая брюнетка. У обоих на пальцах кольца блестят, Олег улыбался, а та женщина аж цвела рядом с ним. Красивая, холеная, на высоченных каблуках. Они сладко целовались в губы, а меня затошнило.

Я развернула коляску и поехала домой. Помню, как тогда рыдала на коленях у соседки, а та гладила меня по голове и в итоге принесла золотые сережки, завернутые в белый платочек.

– Иди продай, купи малышке смесь, памперсы, себе поесть возьми. Ты же еще молодая, извела себя вся. Детка, нечем мне тебе больше помочь.

И я взяла, потому что у Саши тогда смесь кончилась, а у меня молока не было от нервов. Сгорело оно в первый же месяц, а смесь была дорогая. Я продала те золотые сережки, вытерла слезы, купила смесь и накормила ребенка.

То был единственный раз, когда я так испугалась и готова была ползать на коленях перед Холодовым, вымаливая у него хоть копейку для дочери. Потом уже прошло, я просто начала больше работать, научилась экономить, есть только домашнюю еду, перешивать старые вещи.

В девятнадцать Олег водил меня по ресторанам и театрам, а в двадцать я на ходу жевала жареные пирожки в перерывах между работой, и плакать мне было уже некогда.

Саша быстро взрослела, ей требовались то вещи, то игрушки новые, книжки, и я старалась дать ей все. И только по ночам, когда я оставалась одна в холодной кровати, меня охватывал дикий ужас своей беспомощности, который я прятала за маской счастья, ведь несчастный человек не нужен никому.

Все боятся больных и ущербных, пассивных и одиноких, поэтому, как актриса, пусть даже без диплома, я надела маску и приклеила ее к себе. Довольная и счастливая молодая мама, самодостаточная и, конечно же, независимая. Я улыбалась себе в зеркало,

рыдая внутри.

Потом я нашла более стабильную работу в магазине. Работала продавцом, стало проще, и только ночами в подушку выла, вспоминая Олега.

Мой бывший муж быстро нашел мне замену, я же не смогла. Не знаю даже почему, не до свиданий было, да и после Олега все казались пустыми, безликими, такими далекими, хотя теперь и сам Холодов кажется чужим.

Зачем он помог сегодня Саше с этими анализами? Мог просто проигнорировать, заставить мое сердце снова болеть, ему ведь не привыкать, но он помог. Наверное, чтобы получить результаты и скорее избавиться о нас.

Утром сжимаю результаты анализов и стучась в кабинет к Холодову. Сама пыталась во всем этом разобраться, но я не знаю всех этих показателей. Вижу только, что больше половины там подчеркнуто как выходящие за пределы нормы. На УЗИ сердца целую страницу нам написали каких-то страшных слов.

– Можно?

– Да. Входи.

На часах восемь, Олег, видно, только пришел, натягивает халат на широкие плечи, садится в кресло, отпивает парующий, явно только что сваренный для него кофе.

Я же становлюсь напротив. Не знаю, куда деть глаза. У него кабинет больше моей комнаты, которую я снимаю с Сашей. Тут так тепло, что хочется взять одеяло и просто уснуть на кушетке.

– Показывай результаты. Садись.

Протягиваю, осторожно опускаюсь на стул, видя, как Олег внимательно изучает эти бумажки. Анализы крови, результаты УЗИ сердца, ЭКГ, заключения смежных врачей, которых мы прошли с Сашей.

– Ну что там?

– Сейчас.

Берет телефон, набирает кому-то.

– Алло, Герман Маркович, сейчас пришлю результаты пациента. Ребенок, четыре года. Посмотрите еще и вы, если это то, о чем я думаю. Я напишу по имейлу сейчас все.

Глава 7

Олег сводит брови, что-то быстро печатает, фотографирует, отправляет, тогда как я уже боюсь даже пошевелиться.

Что там такое… Саша эти дни была как живчик маленький. Ей так скучно в палате, она так просится домой, потому я уверена: с ней все в порядке. Олег сейчас специально наводит панику, чтобы я уже тряслась от переживаний.

– Да что там такое, Олег? То есть Олег Евгеньевич. Вы можете сказать? – переламывая саму себя, перехожу на “вы”. Пусть лучше так: официально и по-деловому. Он все же врач моего ребенка, пусть и мой бывший муж, это ничего не меняет. Сам сказал: “Мы врач-пациент”. Ничего кроме.

Олегу кто-то звонит, он отвечает, отходит к окну, басит что-то, смотря на анализы Саши, а после опускается в кресло, сканируя меня потемневшим взглядом.

– Результаты диагностики говорят о том, что у твоей дочери врожденный порок сердца.

– Что? Нет, не может быть.

– Смотри. – Берет белый лист бумаги, ручку, быстро чертит линии. – Вот ее сердце, правый, а это левый желудочек. Вот этот клапан плохо работает. Он сильно деформирован, неправильно развит. У ребенка из-за этого системно нарушается кровообращение. Это врожденная патология.