Времена года
Шрифт:
До полудня Матэ не снимал с ноги компресса. Но, закрывая глаза, он видел перед собой не Магду, а Флору, которая чуть слышно сказала ему: «Ты не был у меня целый год». Ее печальные глаза смотрели куда-то в пустоту, словно она никак не могла понять, что, кроме нее, на свете есть другие женщины и их можно любить.
В последний раз Матэ встречался с Флорой осенью, когда на несколько дней приезжал в поселок из партшколы, в которой учился. Он увидел Флору на центральной площади перед кафе. Она показалась ему похожей на приезжую, которая после долгого пути бесцельно бродит по незнакомому городу. Цветные зонтики,
— Не бойся, мне от тебя ничего не нужно. В город я приехала только затем, чтобы купить темное платье. Поверь мне, я ничего от тебя не хочу, — тихо проговорила она.
В столовой Матэ обедал за столиком вместе с Тако. Размешивая ложкой суп в тарелке, Матэ ломал голову над тем, как бы ему выкроить несколько свободных минут да сбегать к дому торговца апельсинами, чтобы хоть мельком увидеть Магду, которая сейчас, наверное, сидит на кушетке в узкой боковой комнатке с окном, закрытым шторой. Рядом стоит уже собранный чемодан, а она сидит и пытается представить, что с ней теперь будет.
Съев суп, Тако положил ложку возле тарелки и сказал, обращаясь к Матэ:
— Вот теперь я вас вспомнил.
— Два года назад вам передали мою автобиографию и заявление с просьбой послать меня на учебу, — объяснил Матэ.
— Два года назад? — удивился Тако и покачал головой. — Если я не ошибаюсь, вы совсем недавно окончили годичную партшколу.
— Да, окончил.
Матэ хотел быть любезным и ответить Тако, как и подобает в таких случаях, но нужные слова не шли в голову, и он молчал, медленно двигая пустую тарелку.
— Я хорошо помню вашу автобиографию, — заметил Тако. — Написана она была несколько необычно. Мы о ней долго говорили в отделе.
Из кухни в этот момент в столовую вырвалось целое облако пара. Матэ, следя за ним глазами, тихо сказал:
— Я тогда еще подумал, что вы мою автобиографию по дороге в Будапешт разорвете на куски и выбросите из окна.
Тако удивленно уставился на него и спросил:
— А почему я должен ее разорвать и выбросить? Почему вы так вдруг могли подумать обо мне?!
— Сам не знаю почему, но подумал.
— Подумали... — покачал головой Тако. — Я вижу, вы и в жизни такой же, как в автобиографии пишете...
— Не знаю, какой я, — заметил Матэ. — Со стороны всегда виднее.
На первый взгляд замечание Матэ могло показаться несколько циничным, хотя сказано оно было просто и скромно. Тако хотел что-то ответить Матэ, но в этот момент официант принес жареное мясо с картошкой, и он начал есть, так ничего и не сказав.
После обеда Тако поднялся еще раз в кабинет секретаря райкома, а Матэ позвонил тем временем в рабочую дружину. Ему сказали, что с охраной все в порядке. Матэ пошел вниз к воротам, думая, что сам виноват в том, что Тако так сух и официален с ним. Вместо того чтобы говорить о работе, о товарищах, о письмах, которые приходят от крестьян, он молчал, словно воды в рот набрал. Молчал, а мысли в голове все крутились вокруг письма Флоры, которая хотела, чтобы их встречи возобновились в то время, как сам он уже отказался от них. Она могла бы и подождать со своим письмом денька два, ну хоть бы один.
—
— Конечно, ведь это совсем недалеко, — согласился Матэ.
Они вышли из здания и пошли по главной улице. Миновали мрачный четырехугольник института, прошли мимо приземистых зданий металлических мастерских и множества маленьких двориков, из которых аппетитно пахло хлебом. На перекрестке стоял многоэтажный дом. Большинство домов были одноэтажными, со следами пуль и осколков на стенах, на которых проступали через известку или краску военные указатели. Жалюзи на окнах всех домов были спущены, отчего казалось, что все вокруг замерло. От этого становилось как-то не по себе.
— Что у вас с ногой? — поинтересовался Тако.
— А, ничего особенного.
— Вы сильно хромаете.
— Ударили, — коротко ответил Матэ и покраснел.
— Ударили? Кто!
Матэ не знал, как лучше объяснить, его даже в жар бросило.
— Ничего серьезного, — наконец проговорил он. — Я вчера играл в футбол.
— Вы играете в футбол? — удивился Тако. — В первый раз слышу об этом.
— Это в порядке исключения, — засмущался Матэ.
Тако внимательно оглядел крепкую, чуть угловатую фигуру Матэ. Глядя на него, можно было подумать, что он скорее склонен к неторопливым прогулкам в лесу, чем к игре в футбол. Тако не разбирался в спорте, да и не интересовался им. И только планерный спорт, который нравился ему, мог несколько заинтересовать его. «Странные вещи происходят здесь, — подумал он. — Работник райкома как мальчишка гоняет по полю мячик».
— Несколько лет подряд я был игроком-любителем в одной команде, — начал объяснять Матэ. — Не раз приходилось выступать даже за сборную. Более того, в тысяча девятьсот сорок втором году мной заинтересовался один профессиональный тренер, но управляющий шахтой не отпустил меня. Вот уже два года, как я бросил играть, но вчера ко мне домой пришел мой старый тренер и сказал, что ребята прислали его за мной: мол, левый крайний заболел, а без него команда не команда, а матч у них ответственный. Отказаться не мог. Когда я подумал о том, что мне снова придется играть, у меня даже мороз по коже пошел.
— Ну, вы хоть победили?
— Сыграли вничью, но для команды и это очень важно.
— А сколько вам лет? — немного насмешливо спросил Тако.
— Я еще свободно мог бы играть в футбол, рано бросил.
— А с какого времени вы работаете в парткоме?
— Немногим более полугода.
Тако удивленно посмотрел на Матэ. Взгляды их встретились.
— Представить себе не могу партийного работника, который гоняет мячик по полю! Смех да и только!..
Матэ молчал.
Заметно похолодало. Подул сильный ветер. Тако поглубже нахлобучил на голову шапку.
— Неужели вы не чувствуете, что это комично звучит: партийный работник — футболист? — не унимался Тако. — Оправдать вас может только то, что вы недавно работаете в аппарате и еще не успели как следует прочувствовать, какая ответственность ложится на плечи коммуниста, работающего в партаппарате.
Матэ шел, не спуская глаз с мчавшегося по дороге грузовика, за которым вился шлейф пыли.
— Меня здесь все хорошо знают с детских лет, и я для них не только партийный работник.