Время красного дракона
Шрифт:
— Я хочу быть первым! Чапаев завсегда впереди!
Сержант Комаров поднес Придорогину стакан с водкой:
— Пожалуйста, Василий Ваныч! Выпейте на здоровье. Чапай без чарки — не Чапай!
Придорогин опрокинул водку залпом, в один глоток, поглядел на стакан сокрушенно:
— Мошенники! Стаканы стали делать маленькими. При царе стаканы были в два раза боле!
— Пошли! — толкнул Рудаков пистолетом Придорогина к провалу, ощупывая свой карман, где были запасные патроны.
Комаров помогал Рудакову подгонять Чапаева, ибо он рвался
— Где моя бурка? Пропил Петька бурку! Анка-стерва пулемет на базаре продала. Конь в колхозе издох. И на кой хрен такая жисть нужна?
Партина Ухватова страстно агитировала лежащих рядом смертников:
— Товарищи, не падайте духом! Не роняйте человеческого достоинства! Мы все должны умереть с одним возгласом: «Да здравствует родной и любимый товарищ Сталин!»
В ответ послышалось:
— Я узе не хочу поганить свой язык такими непотребными выражениями.
— Пошел он в жопу, твой Сталин!
— С нами Ленин, зачем нам Сталин?
— Неужели и Ленина расстреляют!
— Если Чапаева расстреливают, почему не расстрелять Ленина?
Телегин пихнул сапогом Порошина:
— Вставай, ты у меня будешь первым.
Антон подвел Порошина к шурфу, воспользовался тем, что Рудаков и Комаров возятся со скандальным Чапаевым:
— Слушай меня внимательно, Аркаша. И голову не поворачивай, стой ко мне затылком. Я выстрелю как бы мимо, ну, в крайнем случае, царапну или ухо продырявлю пулей. Ты с выстрелом падай в шахту без боязни. Там не так уж глубоко. И соломы я бросил туда две копны. Ночью я вернусь и вызволю тебя. Понял?
— Да, понял. Но ты, Антон, и друга бы моего спас...
— Какого друга, Аркаша?
— Мишку Гейнемана.
— С кой стати я буду спасать этого порхатого жида? — выстрелил Телегин, разорвав Порошину пулей левую ушную раковину.
Аркадий Иванович упал в шурф, скручиваясь на лету в калачик. Телегин негодовал: нахал этот Порошин! О Гераське не вспомнил, начал просить за какого-то жалкого еврея. Просил бы уж тогда за Штырцкобера. Тот хоть мужик веселый, с юмором. Почему люди так неразборчивы?
Рудаков и Комаров так и не смогли поставить Придорогина к провалу, А когда он бросился на них с шилом, вытащенным из кармана, пристрелили его, взяли за руки и за ноги, сбросили в шурф.
— Вот хам, стакан водки выманил и обманул. Не Чапаев, а жулик, — бухтел сержант Комаров.
У них и следующая фигура оказалась трудной. Рудаков поднял Партину Ухватову, а она отбивалась, вопила:
— Товарищи красноармейцы! Напишите письмо товарищу Сталину! В НКВД пробрались враги народа, вредители, троцкисты! Они уничтожают коммунистов и честных людей! Товарищи красноармейцы! Неужели среди вас нет преданных комсомольцев? Сообщите товарищу Сталину о том, что видели! Да здравствует партия большевиков! Да здравствует советская власть! Да здравствует товарищ Сталин!
Антон Телегин во время этих воплей инструктировал подведенного к шурфу Гераську:
— Не бойся, Герась. Шахта мелкая. Внизу много
Телегин выстрелил, пробил Гераське пулей ухо, а он стоял и не падал. Кровь залила ему всю шею, плечо. Фарида завыла, смотря издали на Гераську, на его кровь. Пытался подняться на ноги отец Никодим. И громче выстрелов звучали крики:
— Изверги!
— Кровопийцы! Людоеды!
Телегин ударил Гераську коленом под зад, столкнул его в шурф. Рудаков и Комаров били Партину Ухватову рукоятками револьверов. Они свалили ее, стреляли ей в грудь, в живот, а она орала:
— Да здравствует товарищ Сталин!
Партина Ухватова оказалась настолько брыкучей, что едва не столкнула в шахту Рудакова. Хорошо, что подоспел на помощь красноармеец. Он пригвоздил Партину штыком к земле, а после столкнул в шурф. Рудаков смущенно отпырхивался, дозаряжая пистолет. У Телегина приговоренные к смерти не сопротивлялись. Они вставали, сами подходили к шахте, покойно ждали выстрела в затылок. И Телегин без всякой жалости расстрелял водовоза Ахмета, Рудницкого, Пушкова и Гейнемана.
Гейнеман встал боком, повернул голову, посмотрел на Телегина пристально:
— Зачем вы мараете кровью свои руки, свою душу?
— А мне нравится расстреливать вас, коммунистов.
— Вы уверены, что я коммунист?
— Ты еще хуже, ты — еврей!
— Тогда все понятно, — вздохнул и закрыл глаза Гейнеман.
— Что тебе понятно?
— Все! Но не понимаю, как у вас поднялась рука на Порошина и Гераську. Мне ведь известно, что они ваши родственники, друзья.
— А я в них не стрелял. Они живы!
— Тогда мне легче будет умереть. Спасибо за добрую весть.
Телегин выстрелил Гейнеману в висок и вторым выстрелом добавил пулю в спину. А с американцем Майклом получилось что-то не совсем понятное. Телегин не уразумел, не уловил — успел ли он его пристрелить? Показалось, что он мотнул голову в сторону при выстреле. Отвлекала возня у шахты Рудакова. Там почти все еще были живы. А у Телегина остался один Ленин. Антон устроил для себя перекур.
Да, у лейтенанта Рудакова, которому помогал сержант Комаров и красноармеец, дело двигалось плохо. Встали безропотно к шурфу, понимая бесполезность сопротивления, только Голубицкий, Калмыков и Макаров. Фарида взбунтовалась, не согласилась на выстрел в затылок.
— Стреляйте в лицо! — повернулась она к Рудакову, обжигая его гордым и презрительным взглядом.
— Срежь эту башкирку засраную, — попросил Комаров красноармейца.
— А в стакан пляснете? Награда будя?
— Стреляй, нальем! Ты у нас — молодец!
Красноармеец опрокинул Фариду в шахту выстрелом с пяти шагов. Она и падала, будто хотела взлететь: взмахнула руками, подняла лицо к небу, скатывалась в провал замедленно, как по дуге. Последние слова священника Никодима услышал и Телегин: