Время красного дракона
Шрифт:
— Господи, прости их! Не ведают, что творят!
Святой отец тоже принял пулю, не отворачиваясь от палачей. Рудаков выстрелил ему в лоб. В живых после ликвидации Никодима остались только Штырцкобер и Ленин. Телегин предложил Рудакову:
— Давай поставим их вместе.
— Волоки своего Ленина к моей шахте, — согласился Рудаков.
— Вставай! — поднял с травы штыком красноармеец и Штырцкобера.
Портной Штырцкобер не был евреем цивилизованного мира, он не был и евреем-прохиндеем, человеком без родины. Еврей-прохиндей продаст любого друга за десять тысяч, за сто тысяч — любую страну, а за
Нищий Ленин и Штырцкобер встали рядом, лицом к тем, кто исполнял неправедный приговор.
— У меня обойма пустая, расхлопайте их сами, — присел на ковыльный бугорок Антон Телегин.
— Вы знаете, товарищи, кто я? — прищурился Ленин.
— Знаем, Владимир Ильич, — взвел курок револьвера лейтенант Рудаков.
— И вы будете стрелять в Ленина?
— С большим удовольствием, даже с наслаждением.
— А вы не думаете, что народ возмутится, поднимется на мою защиту?
— Для народа вы лежите в мавзолее.
— Какая чепуха! Разве вы не видите, что я живой? В мавзолее лежит двойник, муляж! Даю честное слово — я не умирал! Меня отстранили от управления партией, страной, пытались отравить, уничтожить. Мне пришлось скрываться.
— Значит, вы не бродяга, не нищий? Кто же вы?
— Я вождь мирового пролетариата!
— А рядом с вами, простите, кто стоит? Лев Давыдович Троцкий?
— Какие глупости! Разве он похож на Троцкого? Это же портной Штырцкобер. Я понимаю, что меня требуется уничтожить. Я представляю опасность для узурпатора Сталина. Но за какие грехи вы ликвидируете бедного портного?
— Владимир Ильич, мы не выносили приговор. Мы — исполнители.
— Мда, я вас понимаю. Но перед смертью я должен сделать завещание.
— Мы слушаем вас, Владимир Ильич.
— Я завещаю рабочему классу вот эту галошу, — наклонился и снял с ноги Ленин свое единственное сокровище.
— Чем знаменита эта галоша? Какую историческую ценность она представляет?
— Она большая, в эту галошу сядет вся страна.
— И поплывет узе в коммунизм, — дополнил высказывание вождя Штырцкобер.
Рудаков обернулся к Телегину:
— Разыгрывают дурачков, а сами не сдаются. И перед смертью из них лезет антисоветчина, политическое ерничество.
Штырцкобер извлек из-за пазухи чудом уцелевшую пачку денег:
— Возьмите, товарищ красноармеец. Я чувствую, они мне узе не пригодятся больше.
— Прими, — разрешил Телегин.
Красноармеец взял деньги, начал их пересчитывать.
— Ого! Тышша!
— Социализм — это учет! — снял с ноги Ленин лапоть. — Товарищи, я завещаю это крестьянству. А интеллигенции я оставляю...
Штырцкобер опять ветрел иронически:
— Интеллигенции товарищ Ленин оставляет узе свои брюки с оторванной до колена штаниной.
— Кончайте эту
Рудаков выстрелил в Ленина дважды. Он зашатался, упал, но, цепляясь за Штырцкобера, поднялся вновь.
— Учение Маркса всесильно, потому что оно верно. Социализм овладел умами миллионов людей, и он не победим!
— Стреляй! — заорал Рудаков на красноармейца.
Боец решительно клацнул затвором винтовки, но выстрелить не мог. На вождя мирового пролетариата у него не поднималась рука. Штырцкобера ему было жалко. Он добрый человек — дал денег, можно теперь купить теленка. На помощь Рудакову пришел сержант Комаров. Сержант выстрелил четыре раза в упор — и по Штырцкоберу, и по Ленину. Они попятились в обнимку и рухнули в шурф, увлекая за собой комья глины и мелкие камушки. В загороди наступила звенящая тишина. Даже сорока не стрекотала, кружилась молча над Золотой горой. Высоко в небе клинились гуси-лебеди. Бабье лето одаряло березки последним теплом. И летели серебряные паутинки, цепляясь за штыки красноармейцев, за колючую проволоку ограды, за желтеющие травинки-былинки.
Цветь сороковая
Человек полагает, а бог располагает, раскладывает по судьбе и заслугам. Хитроумный расчет Антона Телегина не дал ожидаемого результата. Гераська Ермошкин, падая в шурф, ударился головой о ствол шахты и погиб. Порошин и Майкл оттащили его в штрек, похоронили, обложив камнями и кусками руды. Тела — Ахмета, Рудницкого, Пушкова и Гейнемана захоронили в другом штреке. Выбраться из шахты не было никакой возможности.
— А где Ленин? — недоумевал Майкл.
— Может, не стали расстреливать... А может, сбросили в шахту Рудакова, — предположил Порошин.
Майкл свалился в шурф удачно, на нем не было и царапинки. У Порошина болело и кровоточило простреленное ухо. Сильно ободрал Аркадий Иванович при падении и плечо. Он тоже ударился о выступ в стволе шахты.
— Вот мы и попали в преисподнюю, как русские говорят, — всматривался в темь штрека Майкл.
— Вытащат нас, мне пообещали, Майкл.
— Кто нам поможет?
— Телегин.
Обещание Порошина не соответствовало действительности. Если бы Антон Телегин вытащил из шахты Майкла, он тут же бы пристрелил его и сбросил обратно. Майкл мог оказаться опасным свидетелем. Телегин вовсе не собирался его спасать. Но Майкл был удачливым человеком. Телегин не поехал сам на Золотую гору, а послал туда ночью Гришку Коровина. Мол, вытащи там из шурфа Гераську и Порошина. Запретная зона у Золотой горы не охранялась, а просто была огорожена хлипким забором из колючей проволоки. В полночь Гришка Коровин склонился над шахтой, присвистнул:
— Эй, вы там живые?
— Живые! — ответил обрадованно Порошин.
— Я бросаю веревку, цепляйтесь.
Первым выбрался из провала шахты Порошин. Гришка проворчал недовольно:
— Надобно было сперва Гераську выталкивать...
Порошин промолчал, ему не хотелось говорить о том, что Гераська погиб, лежит похороненным в штреке. Коровин тащил Майкла, подсказывая:
— Ногами-то по стенке карабкайся, подмогай мне. Где ты там? Ничо не видно.
Когда Майкл появился над провалом, Гришка чуть было не выпустил веревку: