Время наточить ножи, Кенджи-сан! 6
Шрифт:
Теперь я был здесь, на кухне, не как босс, а как повар, чтобы понять Юто. Я хотел разгадать его секрет, тот самый баланс, о котором он говорил. Его блюда были магией, и я, повторяя каждый его шаг, всё равно не мог добиться того же вкуса. Это сводило с ума. Кухня гудела: повара суетились у плит, ножи стучали по доскам, шипело масло, пахло соевым соусом и свежим базиликом. Юто работал у центрального стола, готовя свой фирменный рамен, который клиенты называли «поэмой в миске». Я стоял рядом, копируя его движения, как ученик, но внутри боролся с чувством,
— Кенджи, — сказал Юто, не отрываясь от нарезки лука-порея, его голос был спокойным, но с лёгкой насмешкой. — Ты слишком сильно давишь на нож. Расслабь руку. Это не бой, это танец.
— Юто, серьёзно, — сказал я, голос сорвался от досады. — Какое, к чёрту, значение имело, как давить на нож? Сильно, слабо — лук всё равно резался. Это что, теперь поэзию читать каждому овощу?
Юто поднял взгляд, его глаза — тёмные, с лёгкой искрой веселья — встретились с моими. Он отложил нож, вытер руки о полотенце и повернулся ко мне, как учитель, готовый втолковать урок упрямому ученику.
— Кенджи, — начал он, голос был спокойным, но твёрдым, как будто он объяснял ребёнку, почему дважды два — четыре. — Давление на нож — это не просто физика. Это связь. Лезвие, твоя рука, ингредиент — они говорят друг с другом. Если ты давишь слишком сильно, ты ломаешь структуру, выдавливаешь сок, убиваешь вкус. Слишком слабо — и срез рваный, неряшливый. Ты не просто резал, ты создавал.
Я хмыкнул, скрестив руки. Его слова звучали как дзенская чушь, но что-то в его тоне заставило меня слушать.
— Связь? — повторил я, приподняв бровь. — Юто, это лук, а не человек. Он не обиделся, если я надавил посильнее.
Он улыбнулся, но не насмешливо, а так, будто знал секрет, который я ещё не постиг. Он взял новый стебель лука-порея, положил его на доску и провёл ножом — раз, два, три — и ломтики упали, идеальные, как будто вырезанные лазером.
— Посмотри, — сказал он, показывая на свои куски. — Видел? Они были гладкими, сок не тёк, структура цела. Это потому, что я не боролся с луком. Я вёл его, как партнёра в танце. А теперь твои.
Я посмотрел на свою доску — мои ломтики были неровными, некоторые раздавлены, сок пачкал доску. Я почувствовал себя идиотом, но не сдавался.
— И что, мне теперь медитировать над каждым стеблем? — проворчал я. — У меня ресторан, Юто, не храм.
Он покачал головой, его улыбка стала шире, но в ней не было осуждения, только терпение.
— Не медитировать, — сказал он. — Чувствовать. Лук — это не просто еда. Он рос под дождём, впитывал солнце, боролся с ветром. У него был характер. Если ты давил, как на врага, ты уничтожал его суть. А суть — это вкус, это баланс. Ты же хотел баланс, да?
Я поморщился, его слова били в точку, напоминая о той ночи на крыше, когда он говорил о балансе, стоя на краю. Я кивнул, но всё ещё не был убеждён.
— Ладно, допустим, — сказал я. — Как мне «чувствовать» этот чёртов лук? Я не ты, у меня не было твоего… дара.
Юто взял мой нож, положил его мне в руку и мягко скорректировал
— Не сжимай так, будто хотел задушить, — сказал он. — Держи легко, как перо. Теперь вдохни. Почувствуй вес ножа, текстуру лука под пальцами. Он был живым, Кенджи. Слушай его.
Я закатил глаза, но сделал, как он сказал. Вдохнул, ощутил запах лука, масла, кухни. Пробовал резать, стараясь не давить, а вести лезвие. Ломтик вышел лучше, но всё равно не таким, как у него. Я бросил взгляд на Юто, ожидая подвоха, но он кивнул, как будто я сделал шаг вперёд.
— Уже ближе, — сказал он. — Но ты всё ещё думал о результате, а не о процессе. Баланс — в моменте, в движении. Когда резал, не думал о миске рамена. Думай о луке, о ноже, о себе. Тогда вкус пришёл сам.
Я откинулся назад, вытер пот со лба и покачал головой, не то в раздражении, не то в восхищении.
— Ты был невыносим, знаешь? — сказал я, но в голосе не было злости. — Лук с характером, танец с ножом… Ты точно был поваром, а не философом?
Юто рассмеялся, тихо, но искренне, и этот звук был как глоток воды в пустыне.
— Может, и то, и другое, — ответил он, возвращаясь к своему имбирю. — Попробуй ещё раз, Кенджи. И не дави. Лук тебе не враг.
Я взял нож, посмотрел на лук, и на секунду показалось, что я понял, о чём он. Но только на секунду. Я резал, стараясь «слушать», но всё равно знал, что мой рамен никогда не был бы таким, как его. И, чёрт возьми, это почему-то заставило меня улыбнуться.
Я бросил взгляд на Юто. Он добавил лук в бульон, пар поднялся, и кухня наполнилась ароматом, от которого у меня потекли слюни, несмотря на все годы в ресторанном бизнесе.
— Как ты это делаешь? — спросил я, не выдержав. — Я повторяю всё в точности. Тот же бульон, те же специи, тот же огонь. Но твой рамен… он другой. Будто живой.
Юто улыбнулся, его глаза мельком встретились с моими, и в них была тень той грусти, что я видел на крыше, но теперь она была мягче, приглушённой.
— Это не про технику, Кенджи, — сказал он, помешивая бульон деревянной ложкой. — Техника — это просто инструмент. Баланс… он в тебе. Ты должен чувствовать ингредиенты, их историю, их настроение. Лук, который ты резал, чуть горчит. Надо добавить каплю мёда, чтобы его успокоить.
Я уставился на него, пытаясь понять. Мёд? Я бы никогда не подумал. Я взял ложку, попробовал его бульон — он был глубоким, тёплым, с идеальной гармонией, как будто каждая нота была на своём месте. Мой, стоявший рядом, был хорош, но… плоский, как будто ему не хватало души. Я покачал головой, чувствуя, как раздражение смешивается с восхищением.
— Ты говоришь загадками, — сказал я, бросая лапшу в свой котёл. — Я все равно не могу «чувствовать» лук.
Он рассмеялся, тихо, но искренне, и этот звук был как глоток воздуха после долгого погружения. Он отложил ложку, повернулся ко мне, его руки были испачканы мукой, но он выглядел живым, впервые с той ночи.