Время Полицая
Шрифт:
– А мне наплевать! Ха-ха, ясно? Ржать буду столько, сколько захочу. Мне море по колено.
– Если сейчас же не завянешь, пропоносишь последние штаны, - прошипела Кобра.
И вот, когда базар зашел о последних штанах, он вдруг испугался. Не страшно потерять то, чего нет. Но эти "последние штаны", их до обидного жалко: Вадик почувствовал, как в животе обозначились контуры того самого кинжала, который... Короче, понос дело такое, один-два смешка, и ты - вонючий засранец.
– Э... – Изменившись в лице, Вадим схватился руками за живот.
– Не смешно?
– улыбнулась
– Только не это... Только не здесь, не сейчас...
– Ладно, живи, - разрешила Кобра.
И отпустило. Переведя дух, Вадим выпрямился.
– Слушай дальше, хохотунчик. Чтобы тебе не прошляпить сто двадцать семь тонн, они побудут у меня. Пока ты летишь как сопля с балкона, тебя могут опустить на каждом углу. Лучше набей карманы мелочью - сэкономишь силы. Твои бабки от тебя не уйдут. Сыграй в "однорукого бандита" – будут деньги на карманные расходы. Рука зажила?
Он предъявил Кобре затянувшийся шрам.
– Видишь, вполне можешь сыграть в "однорукого бандита".
– Хорошо, - согласился он.
– Поиграю.
– Потом зайдешь домой...
– А он есть?
– Hу, а как ты думаешь?
– Что-то не верится.
– Верится, верится, - кивнула Кобра.
– Хорошо, зайду, - согласился он.
– Потом навестишь всех, кого знаешь, и докажешь им, что ты есть.
– Каким образом?
– Ну, что-нибудь придумаешь. Может, ты все еще боишься Полицая?
Вадим пожал плечами:
– Да мне как-то пофиг. Чего я боюсь, так это обделать последние штаны.
Кобра улыбнулась:
– Поэтому его больше нет.
– Полицая?!
– Убили шакала.
– Кобра постучала по столу зелеными коготками.
– Никогда не поверишь кто.
– Кто?
– Миня.
– Это шутка?
– Это партия в "Чапаева". Идет игра на выбывание, хохотунчик.
– Она положила на стол пятнадцать копеек и щелкнула по монетке как в детской игре "Чапаев". Пятнашка стремительно полетела к Вадику. С трудом, но он ее поймал.
– Не вышибаешь ты - вышибают тебя. Надо только знать правила игры в преисподней: каким местом прикладываться и кого нельзя выбивать. Остальное можно. Проигравших много. Победитель один. У тебя немного времени: день-два и точка. Не подсуетишься - придет новый Полицай, стоимостью в сто двадцать семь кусков, покруче прежнего, - ты опять полетишь с балкона. Настя влипнет в дерьмо с твоей сумкой, и пиши пропало - ее вытащит новый Полицай... Проигравших много, победитель один. Я ненавижу проигравших. Так, даю подачки, и все. Я люблю победителей.
Кобра замолчала. Вдохновленный Вадим пожирал ее божественное темное лицо жадными глазами. Наконец, его рука поднялась и медленно потянулась через стол. Указательный палец дотронулся до щеки цыганки:
– Я хочу тебя, змея, - признался он.
Она отступила назад.
– Я сделаю, что смогу, - пообещал Вадик, убрав руку.
– Больше!
– Кобра поднялась из-за стола и отправилась прочь из вокзального буфета.
– Человек ничего не может, Чапаев, он как трава. Ты сделаешь больше, чем можешь.
Проводив взглядом цыганку, Вадим покрутил в пальцах пятнадцать копеек, которые она ему оставила.
Он вышел из буфета и направился к телефону-автомату.
Набрал номера отца.
Длинные гудки, и пятнашка Кобры провалилась в таксофон.
– Алло?
– ответила секретарша Надя.
– ... Я слушаю.
То есть, уже не молокозавод.
– Мне нужен Илья Павлович Романов.
– Вы по какому делу?
– А он на месте?!
– обрадовался Вадим.
– Что вы хотели?
– Поговорить о Полицае.
– Минуточку. Соединяю.
Через пять секунд Вадим услышал отца:
– Да?
– Здорово, Люша.
– ... Э!
– растерялся отец.
– Кто вы?
– Не узнаешь?
– Нет.
– А если подумать?
– Прошу вас, не говорите загадками. Есть какие-то сведения о моем сыне?
– Его убили.
– Что вы несете?!
– Полицай убит, - повторил Вадим, дуясь от обиды за то, что батя не признает его голоса.
– Кем убит?
– Этого я не могу сказать. Жди моего звонка, Люша, я скоро перезвоню.
– Э, минуточку!!
– взвыл папа.
Но Вадик повесил трубку. Общаться с родным отцом, который держит тебя не за сына, а за прохиндея, было невыносимо.
Вот тебе и Люша.
Люшей (сокращенный вариант Илюши) батьку могла звать одна женщина - очень давно и очень недолго - первая жена Романова старшего. Она же - мать младшего. Ольга с девичьей фамилией Петровская. Отец рассказывал о ней часто, но в общем-то, одно и то же: как она была прекрасна, как называла его Люшей и любила сладости, словно дитя.
Самое простое и красивое лицо на свете.
Ольга Петровская не успела привыкнуть к тому, что она Романова, как до боли возлюбивший ее город не успевает привыкать к новым именам: Петербург - Петроград - Ленинград. Она была плотью Ленинграда, пока не стала его духом. Вознесенная в туманные небеса города жертвенная дева, обожаемая, как "облака Балтики летом, лучше которых в мире этом никто не видел пока", и с влагой которых слилась, когда ей не было и двадцати, навечно. Жена и мать, не долюбившая своего сына. Теперь она ищет его и теряет, вновь находит и вновь отпускает, потому что мать всегда ищет сына. А сын - вечно стоит на коленях и из последних сил вращать землю в надежде обрести милосердие отца...
Вот так.
Увидев в Таллинне бронзового человека, Вадик уже не мог смотреть на мир так, как это делал раньше. Подобно песням Оси Блана, бронзовый бунтарь вошел в его нутро, чтобы обосноваться там навсегда. О, нет, он не бросал вызов земле и не пытался от нее сбежать (куда ему от собственной плоти?), он всего лишь тянул тупую почву, которая его родила, в холодное небо. Ведь без этого падшего ангела, на пороге смерти сочетавшего владыку бесконечности и жалкое тело земли, не бывает жизни. Ибо пока отец небесный не заметит искры божьей на необъятных просторах планеты, жадное тело земли будет всасывать своих детей, а ее саму будет топтать и глодать упырь.