Время созидать
Шрифт:
– Увидишь. – Нэйт подмигнул ему. – Ну-ка, тащите салаге… ну вы поняли что.
Кто-то усмехнулся.
– Ты вродь как в матросы хочешь, а? – Нэйт положил Арону на плечо свою огромную ручищу. – А шоб матросом стать, уметь кой-чего надо. Не струсишь?
За спиной заржали как кони. Но Арон и виду не подал, что его это задевает.
– Нет. – Он прямо взглянул в глаза Нэйту.
Кто-то передал Нэйту что-то маленькое, круглое, похожее на козий помет, да и пахнущее козами.
– Ну, – Нэйт протянул кругляш Арону, –
Арон принюхался осторожно. Лаль? Но лаль курят, он это знал. Нэйт ухмылялся, и Арону вдруг стало по-настоящему страшно. Он не волшебник, не настоящий, во всяком случае, и не умеет поставить защиту, не знает молитв, не носит оберегов. Что будет с его душой, если она не вернется в тело?
Брать?
Рука сама протянулась к темному кругляшу. Что-то дохнуло в ухо, снова засмеялись, и грязный кубрик вдруг стал огромным до бесконечности. Арон закрыл глаза, набрал побольше воздуха, как перед нырком в воду, и быстро сунул кругляш под язык.
Ничего не произошло. Вкус был премерзкий, хуже, чем порошки отца Терка, да еще и язык жгло. Но и кубрик был на месте, и матросы, и Ник рядом с блаженным лицом посасывал точно такой же кругляш. Смотреть было совершенно не на что.
Тогда он закрыл глаза и стал смотреть не вокруг, а вглубь.
Под ногами – сосновые доски палубы. Под палубой – пустое пространство, там металл и порох, там стоят пушки – их видно лучше всего. Еще ниже, в темноте – бочки, тюки, ящики, доски, балласт, толстенные ребра шпангоутов, киль. И вода. Арон как будто трогал ее пальцами – ледяная! А в воде – косяк длинных серебристых рыб. Потом снова вода, плотнее и чернее, и где-то очень глубоко, куда он не мог еще достать внутренним взглядом, но знал – каменистое дно.
Огромная тень грузно проплыла мимо, мазнула хвостом, вслед за ней скользили другие – длинные, вытянутые, с цепочками тусклых огоньков.
Огоньки – не больше жемчужины, ушли влево, и открылось море под беззвездным небом. Темнота сгустилась там, уплотнилась, она пульсировала, как живая, и по ней пробегали белые вспышки-искры.
И вдруг из нее возникли очертания корабля. Он вынырнул из тумана стремительно, задрав к небу бушприт, выставив огромный, черный, с зияющими пастями орудийных люков бок.
Арон не понимал, где он стоит и как этот корабль возник рядом.
А черный парусник все приближался, и Арона что-то сковало по рукам и ногам, и только ныли зубы от страха, и жгло пальцы.
Сквозь туман летели голубые огни. Корабль медленно сходился с «Чайкой», идя против ветра и течения.
Тогда Арон закричал – и туман комьями набился в рот, в уши, залепил все вокруг, как мокрый рыхлый снег.
Нос черного парусника легко вошел в борт «Чайки», пронзил его, как рыцарь древности пронзает копьем врага, но галеон даже не качнулся. И Арон увидел рулевого, прикованного к штурвалу цепями, его изодранную робу, костлявые белые руки,
Арон отшатнулся – это было лицо Эрме. Поморгал. Лицо Эрме пропало, стало чьим-то чужим – кожей, натянутой на череп, без глаз, без носа. Лицо пронеслось мимо и пропало в тумане.
Вверху, прямо над ним, возникло еще одно лицо – черное. Чья-то рука схватила его ладонь. Чей-то громкий голос прозвучал над головой.
Внутренности крутило так, что Арон не мог разогнуться.
Туман и в самом деле висел на мачтах какими-то рваными клочьями. Сверху капало, и Арон сидел на ящике, подставив под капли язык. Пить хотелось страшно, но воды теперь всегда недоставало, и воняла она тухлятиной.
Саадар стоял рядом и ничего не говорил, просто смотрел куда-то в сторону. Арон плохо помнил, что там было, в кубрике, помнил только грязный пол и свет, упавший откуда-то сверху.
А сейчас был день, и ветер надувал паруса, и все было как всегда.
– Я теперь умру? – осторожно спросил он.
Саадар вдруг громко расхохотался.
– Что? Ну, когда-нибудь все умрут! В особенности если будут жевать листья эба!
Корабельный колокол отбил одну склянку.
– Но знаешь, парень, – Саадар повернулся к нему, – когда-нибудь меня рядом не окажется.
Его лицо было спокойным, и говорил он ровно. Просто говорил, не ругал, не кричал.
Сквозь плеск воды и скрип дерева слышался разговор – откуда, неясно. Да и разговаривали на хардийском – Арон этого языка не знал вовсе. Правда, по тону казалось, что эти двое друг друга зарезать готовы. Они спорили, перебивали друг друга, то повышали голос, то шептались, и часто повторяли словечко «мрих рат» – ругательство, наверняка. Это слово врезалось в мысли, и никак его оттуда было не прогнать.
Арон сжался в тугой комок.
– Я хочу пойти в юнги, – уверенно сказал он.
– Хорошо.
Хорошо? И больше Саадар ничего не скажет – просто «хорошо»?! Да и вообще – есть ли ему разница, что скажет Саадар!
– Придется потерпеть, правда. – Саадар не смотрел на него. – Пока у нас с твоей мамой денег достаточно не будет, чтобы отдать тебя на хорошее судно.
– Я что – маленький? Или сенаторский сыночек? – оскорбился Арон. – Если вы с мамой целовались, то что мне теперь… И вообще!
Саадар не ответил – просто пожал плечами.
– Не знаю, малец. За тебя думать не могу.
Арон задышал шумно. Откуда-то тянуло тухлятиной, и в горле ужасно свербило.
Он сел на ящике, скрестив ноги и посасывая палец, в который попала заноза. Этот ящик теперь был его приютом, домом, привычным, изученным до каждой щели и каждого гвоздя.
– Я сам себе деньги заработаю! Буду устриц выкапывать! Я сильный!
– Даже слишком.
У Саадара было такое лицо – словно из камня, очень неприятное лицо. Арона это взбесило.