Время умирать. Рязань, год 1237
Шрифт:
– Понятно, понятно, – покивал князь. – Ну что ж, садись за стол. Выпей, закуси с дороги, а потом поведай нам, что с тобой за это время случилось. Что видел, что слышал, что сделал…
– Благодарствую, княже, – поклонился Ратьша и присел за стол на свободное место.
Теремная девка быстро поставила перед ним миску с овсяным киселем, положила серебряную ложку, поставила серебряный же кубок. Пододвинула поближе тарелку с крупно порезанными ломтями пшеничного хлеба, блюдо с ветчиной и сыром. Сноровисто налила в кубок меду.
Боярин не спеша, смакуя, выцедил прохладную терпкую влагу,
Утолив первый голод, Ратьша оторвался от стола, огляделся. Все присутствующие терпеливо и молча, с должным вежеством ждали, когда он насытится. Томить князей дальше – показать неуважение. Боярин вздохнул и отодвинул от себя тарелку.
– Что слыхать об Онузле? – сразу спросил только этого и ждавший Юрий Ингоревич.
– Ничего не слышно, – мотнул головой Ратислав. – Бегунцов оттуда не было. Да и откуда взяться им? Такое войско обложило. Нет их даже с окрестностей: кто не ушел раньше, тот сбежал при появлении орды.
– Понятно… – протянул великий князь. – Ты отписывал в грамотах, что с самими мунгалами сшиблись в степи. Каковы они в битве?
– Они зовут себя монголами, так правильно.
– Не суть, – тряхнул головой Юрий. – Так как бьются?
– До прямого боя не дошло, только стрелы покидали друг в друга. По рассказам, рукопашной они вообще не любят. Изнуряют супротивников стрелами. Только потом, когда переранят коней и всадников, бьют плотным строем. Но те, что мы видели, не похожи на богатырей. Лошадки мелкие. Мой Буян такую стопчет – не заметит. Да и сами они не сажени в плечах, как кое-кто из половецких бегунцов говаривал. Но стрелы мечут знатно, и луки бьют вроде подальше наших. Спаслись тем, что мы в хорошем доспехе были, а у них защита слабовата. Потому, получается, по лучному бою так на так. Но неодоспешенных ратников-пешцов против них посылать нельзя: то верная гибель. И щиты не спасут. Да и конницу со слабым доспехом нельзя. Потери будут в их пользу. И, кстати, пешцы, пусть и в панцирях с шеломами, без конницы сгинут: засыплют стрелами, потом добьют.
Ратьша подлил медовухи, смочил пересохшее горло. Продолжил:
– Но мы видели только их легкую конницу. Гунчак сказывал, что имеется у монголов и панцирная конница, и даже пехота из покоренных народов. Кстати, довезли мои люди этого половецкого хана до тебя?
– Довезли, – кивнул великий князь. – О многом интересном порассказал сей половец.
– К чему присудил его за разор земель рязанских?
– Не своей волей воевал. Помиловал, – махнул рукой Юрий Ингоревич. – Держу его теперь вблизи себя, сгодится.
– Ну, так он знает про монголов намного больше. Так что своими рассказами я тебя не подивлю.
– Он с ними не дрался, – построжел голос князя. – А ты с ними бился.
– Да не биться с ними надо, мириться, – вмешался в разговор брат великого князя, князь коломенский Роман Ингоревич. – Какая силища прет! Семь десятков тыщ! Разве удержим! Хоть и на засечной черте. У булгар засеки были,
Видно, о том уже говорилось до появления в княжьей палате Ратислава. Сорокалетний коломенский князь Роман, второй по старшинству в Рязанском княжестве после Юрия и право которого наследовать великокняжеский стол Рязанский князь собирался попрать в пользу сына Федора, постоянно мутил воду и выступал против любого начинания своего брата.
Юрий нахмурился, ответил:
– Никто в поход пока и не выступает. Засечную черту крепим, дак это для опаски. Дружины княжьи да боярские собираем для того же. Пусть будут под рукой на всякий случай. А что делать, мириться аль воевать, то решать должен князь владимирский, старший над нами, ежли кто не помнит. Все, что творится на нашей границе, я ему отписал еще седмицу назад. Не сегодня завтра ответ придет. Вот тогда и думать будем, как дальше поступать.
Князь Роман открыл было рот, чтобы возразить, но Юрий глянул на него так, как он умел, и тот примолк.
Юрий Ингоревич опять обратился к Ратьше:
– Ну, давай, сказывай о подвигах своих и твоих воев.
Рассказ затянулся надолго. Перебивался постоянно вопросами. Особенно много спрашивали о монголах и их способе биться Коловрат и младшие князья. Ближе к полуночи Юрий Ингоревич, видя, что глаза Ратислава слипаются, хлопнул ладонью по столу и изрек:
– Все, уморили совсем воеводу. Да и нам спать пора. Покойной ночи всем.
Присутствующие поднялись, поблагодарили хозяина за хлеб-соль и двинулись к дверям. Ратислав отправился спать в свою спаленку, где обитал еще будучи воспитанником при князе и которую княгиня оставляла свободной для его наездов в стольный град. Здесь уже ждал Первуша, приготовивший все для отдыха своего господина. Парень помог раздеться, еще раз взбил перину и подушку. Сам улегся у дальней стенки на лавке, подстелив овчину и укрывшись овчинным же тулупом.
Проснулись поздно, сквозь узкое световое оконце под потолком уже сочился дневной свет. Ратьша сбросил одеяло. В спаленке оказалось прохладно: дворня растопила печи еще затемно, но прогреться те, видно, еще не успели. Боярин натянул порты, сунул босые ноги в сапоги, накинул полушубок, висящий на стене, и вышел на улицу. Первуша с рушником на плече пошел следом.
На княжеском подворье было оживленно. Сновала дворня, подъезжали и отъезжали гонцы. Вот в ворота подворья въехал Олег Красный в обычной повседневной одежде, полушубке на куньем меху и куньей же шапке. Спрыгнул с коня, бросил поводья подбежавшему слуге, подошел к Ратиславу. Выглядел он озабоченным.
– Слыхал уже? Гонец из Владимира прибыл с грамотой от великого князя, – поприветствовав воеводу, спросил он.
– Не слышал, встал только, – зевнув, ответил Ратьша. – Что пишет Юрий Всеволодович?