Время умирать. Рязань, год 1237
Шрифт:
Пир длился и длился, ведь предзимний вечер долог. Роман и Онгул уже сидели полуобнявшись и что-то говорили друг другу. Осалук пытался переводить, хоть перевод им, похоже, уже был не очень и нужен. Голова у Ратьши тоже плыла, но он старался все подмечать. Роман хочет подружиться с татарином. Молодец! Может пригодиться для дела. Федору бы еще к татарскому послу подластиться. Но, глянув на него, Ратислав понял, что о таком и мечтать не стоит: Федор смотрел на обнимавшихся князя и татарина с нескрываемой брезгливостью. Да, плохой из княжича посол. Понятно, что великому князю деваться было некуда, потому и отправил
Потом захмелевший Олег начал говорить обидные слова татарам. Посол, занятый беседой с князем Романом, вначале не обращал внимания на разгорячившегося русского, но Олег, видя это, заговорил громче, и Онгул поинтересовался у Осалука, что хочет сказать русский князь. Хитрый половец ответил что-то, и посол вроде успокоился. Олег начал подниматься из-за стола, намереваясь подойти к татарину поближе.
Ратислав, приобняв побратима за плечи, усадил его на место и, подлив в чашу меда, выпил с ним за победу над ворогами. Дождавшись, когда князь осушит чашу, кликнул Меланию, кивнул незаметно на Олега. Мамка исчезла ненадолго, а потом появилась с двумя дворовыми девками. Те с шутками и игривым смехом вывели князя из-за стола и увели его в гостевые покои. Татары проводили девок завистливо-похотливыми взглядами. Ратьшу от того аж передернуло. Ох, нельзя пускать сюда незваных пришельцев, ох, нельзя.
Когда еще две девки зашли в трапезную и стали убирать грязную посуду, один из татар не удержался и, ухватив одну из них за талию, попытался усадить себе на колени. Та взвизгнула, попыталась вырваться, но татарин оказался цепок. Одной рукой удержал ее на коленях, а вторую запустил в вырез сарафана. Такого не мог снести и Ратьша, не говоря уж о Федоре. Оба вскочили, сжали руки на рукоятях ножей: мечи и сабли по обычаю были оставлены в оружейной в сенях. Князь Роман, глаза которого неожиданно стали совсем трезвыми, тронул за плечо татарского посла, что-то сказал негромко. Осалук перевел.
Совсем пьяненький Онгул собрался, глянул на расшалившегося воина, грозно прикрикнул на него. Тот неохотно отпустил девку, прижал правую руку к груди, поклонился начальнику. Ратислав сел на место. Надавив на плечо Федору, усадил и его. Подивился про себя: надо же, пьяный, распаленный похотью татарин сразу подчинился. Сумел бы он, Ратьша, вот так, одним словом, осадить своего пьяного, возжаждавшего любви воя? Подумал и честно признался себе: далеко не всякого. Видно, приучены к порядку воины в монгольском войске. Для монголов это хорошо, для русских – плохо.
Пир помалу угасал. Татарский посол уже улегся на сложенные на столе руки и сладко спал. Его воины тоже начали клевать носами. Один из них (с ухватками командира, видно, десятник), который пил совсем немного и оставался до сих пор довольно бодрым, подошел к Осалуку, тоже изрядно набравшемуся, и спросил у него что-то по-своему. Половец кивнул, с трудом поднялся из-за стола, пошатываясь, подошел к Ратьше, спросил:
– Татары спать просятся. Спрашивают, где им лечь.
Памятуя, что случилось с дворовой девкой, Ратислав кликнул воев, из своих, из Крепи. Велел им отвести татар спать в людскую. Степняки аккуратно, почти нежно вытащили из-за стола своего начальника и на руках отнесли его в назначенное
На следующий день тронулись в путь, когда уж совсем рассвело. Никто не торопился, вчерашний пир давал о себе знать. Позавтракали, опрокинули по паре чаш медовухи. После того и выехали. Дождавшись, когда отряд с обозом вытянется из крепости, Ратьша подошел к стоящей в сторонке Мелании.
– Слушай, мамка, слушай внимательно. Не знаю, удастся ли еще сюда вернуться. Война грядет. Послал, правда, князь Юрий сына своего на переговоры с татарами, вот только вряд ли толк в том будет. Потому по первости вооружи мужичков, которые привычные к пешему бою, и отправь их в Рязань. Кого исполчать, кого над ними старшим ставить, сама знаешь.
Мелания кивнула.
– Дальше, – продолжал боярин. – Раздай оставшееся оружие мужикам из усадьбы и села. Из деревень моих. Пусть настороже пребывают. В готовности в крепости укрыться. Кто знает, может, мелкие татарские отряды как-то через засеки просочатся. Да и лихие люди под это дело могут начать шалить. Но ежели поляжем мы на засечной черте и татары сюда прорвутся, в Крепи не затворяйтесь: не отсидитесь. Много их. Крепость наша им на один зуб. Сгинете зря.
Мамка прикрыла рот ладонью, горестно покачала головой, сказала с протяжным всхлипом:
– Неужто так страшно все, Ратиславушка?
– Страшно, родная. Так страшно, что никогда такого еще не бывало. Потому собери и упакуй все ценное. И смердам в селе и деревнях скажи. Как станет ясно, что не удержали мы поганых, собирайте скарб, скотину и уходите вниз по Проне. В наших лесах спрятаться не получится, ибо редковаты, потому добирайтесь до Оки и хоронитесь на ее левобережье. Там есть где укрыться. Еды с собой берите побольше, кто знает, сколько отсиживаться придется.
– Так, может, нам в Рязань лучше податься, родимец? – перебила Мелания. – Места там много, стены крепкие.
– Мыслю, не устоит и Рязань, – покачал головой Ратислав. – Они Биляр булгарский в две недели взяли. Нет. За Оку уходите. Ежели реки к тому времени еще не встанут, на лодьях плывите. Но то вряд ли: рекам свободными быть дней пять еще, много неделю. А мы только в пути дней пять будем. Потом переговоры. Воевать татары начнут дней через десять, не раньше. Так что реки точно встанут. И снег уж ляжет. Потому сани готовьте. И не тяните: татары быстро скачут, догнать могут вас со скотиной да с обозом. Я постараюсь гонца прислать, упредить, когда совсем все плохо станет. Может, даже сам смогу заскочить. Но кто знает, получится ли. Война… – Ратислав помолчал. Окинул взглядом Меланию, сжавшуюся, ставшую словно меньше ростом, с блестящими от слез глазами. – Не горюй, мамка. Сделаешь все, как я сказал, так, может, и свидимся еще.
– Да что ты, Ратиславушка, о нас-то. Мы укроемся, схоронимся. Ты-то как?
– Ничего, – вымучил Ратислав улыбку. – Ты ж знаешь, я заговоренный. Ничего со мной не случится. Себя сбереги и людей. И давай прощаться, мамка, наши уж далеко отъехали.
Ключница уткнулась лицом в медвежий мех налатника на груди Ратьши, затряслась от рыданий.
– Ничего, мамка. Ничего. Хорошо все будет. Не плачь.
Мелания отстранилась, утерла глаза кончиком платка. Остро глянула на боярина.
– Оберег на тебе ли?