Все, кроме смерти
Шрифт:
Переход кадра.
Служебные коридоры, казенные комнаты, лестницы, жестяные плевательницы на треногах, на подоконниках чахлые столетники и фиалки - земля в горшках ощетинилась папиросными окурками.
В коридорах людно, шмыгают курьеры с папками, слышно аритмийное тюканье пишущих машинок “ремингтон” и “смит-премьер”.
Мелькают фуражки, форменные кителя, куцые пиджачки низших штатских чиновников.
Казенный просторный кабинет - тяжеленный двухтумбовый стол, солидный чернильный прибор - малахит, бронза, на стене - ростовой портрет Императора. Вычурный скворечник настенного телефонного
Точеные пальчики четко выплясывают по клавиатуре ремингтона. Печатает вслепую с писаного документа.
Все остальное пространство забито шкафами с бумагами и неизменными папками на веревочках, выдвинуты ящики картотек. За столом - навалившись локтями на зеленое сукно, один из четырех городских полицмейстеров - Илья Венедиктович Доппель-Кюммель.
Вид у него не протокольный - две верхние пуговицы расстегнуты, поза вальяжная.
На столе - кабинетная фотографическая карточка в рамке: сам Доппель-Кюммель в штатском - тирольская шапочка, ледоруб. Рядом по росту - кубышка-жена с лисой на шее, шестнадцатилетняя дочка в кисее с базедовыми глазами и младший сын, наряженный казачком - четырехлетняя копия папаши, разве что без усов и бакенбардов. За семейной группой маячит горный пейзаж с водопадом и ледниками. “Souvenir de la Suisse”. Вблизи заметно, что швейцарские красоты намалеваны на фальшивом заднике.
Семейство Кюммелей фотографировалось в городском Зоологическом Саду на Вербное воскресение.
Перед полицмейстером качает ногой на венском стуле - Мишель Вавельберг, полный холеный юноша - он совершенно не напоминает того ангелочка-гогочку, который робко гулял с Альбертом в “Доме Праха”.
Будничная по фигуре шоколадная тройка, цепочка на тугом животе, строгий галстушек.
Полицмейстер раздраженно шлепнул по столу пачкой свежих газет и журналов:
– Полюбуйся. Первые ласточки. А что намарают в вечерних выпусках?
Мишель вяло пробежал глазами прессу:
“Правда будуара”, “Общедоступная газета “Дилижансъ”, “Средь лилий полевыхъ. Благотворительный ежедневникъ дворянского собрания”, “Клопъ-кусака” Городской юмористический листокъ”. ””Местная мысль. Социально-философический журналъ”
Вавельберг задерживается на статейке из “Дилижанса”
“Отравленные стрелы купидона.
Весна! Календарное время робкой любви и пробуждения надежд омрачено язвами нашего трудного времени.
Доколе! Отец семейства, есть ли будущее у твоего наследника? Нежная мать, отчего так поздно вернулась домой твоя младшая дочь?
Зараза вольномыслия и распущенности нравов потянулась к нам из Метрополии, где уже давно ночь обращена в день, а день - в кромешную полночь. Казалось, что наши родные стогны обойдет костлявая рука наемного разврата, грязного азарта, пагубных выходок золотой молодежи.
Но нет! Нас не минула чаша сия.
Собрание почетных граждан “Блюстители” - истинные рыцари духа и чистоты, будут бороться с гидрой современной безнравственности, с новомодными непристойными шансонетками, игорными притонами и тайными кабинетами.
Только
Пока что “Блюстители” не имеют возможности выяснить, кому принадлежат вышеупомянутые заведения, но есть основания догадываться, что за всеми этими адскими щелями стоит одна и та же фигура, которую пока что хранят от гидры правосудия высокие чины и капиталы родителей.
Не дадим превратить наш город в Римскую Империю периода упадка!
Подробности расследования читайте в следующих выпусках.
Гражданин”
Мишель не выдержал, фыркнул:
– Бред малярийный: Гидры, стогны. Зародыши копошатся. Где этого “Гражданина” учили писать? Гнездилище…
Полицмейстера не трогали вопросы литературы, он гнул свое:
– Нет, я понимаю, клопы будуарные, лилии половые, дилижансы - всякой дряни по лопате, с ними все на мази, оштрафуем по тарифу, тираж арестуем, впервой что ли. Вон, от “Клопа” еще до выпуска “экстренного” конверт банковский со штрафом пришел - аккуратные, юмористы. Помнят страх Божий! Но ты подумай -
– Доппель-Кюммель стиснул в кулаке серенькую брошюрку “Местной мысли” - Эти-то куда лезут! Интеллигенция. Профессура! Толстолобики! А вдряпались в сплетню. Во, прошу: - “Доколе, Катилина!” и петитом “Скандал в “Доме Праха: омерзительные подробности.” Каково? И прозвание какое придумали мерзкое: “Катя-Катилина”! Намекают, что декадент наш на бабский манер по шантанам со стрельбой канканирует.
– Это не бабское имя, а древнеримское, - поправил Мишель.
Доппель-Кюммель насупился:
– Чего?
– Катилина.
– Мишель деликатно зевнул в кулак и сложил розовый ротик треугольником.
– Был такой клеврет.
– Знаешь что, друг ситный, - полицмейстер нагнулся, порылся в тумбе стола, свинтил крышку, жадно глотнул - От клеврета слышу. Ты меня не путай. У нас тут не музей. У нас тут оказия. Откуда в “Прахе” взялся репортер? Какого ляда вы вообще туда на ночь глядя сорвались? В инструкции что тебе было прописано? После одиннадцати Альберт на улицу ни ногой! Как хочешь, так и отвлекай. Музыку там играйте в четыре руки, Надсона читайте, бильярд тоже хорошо. Зря что ли мы тебя к нему в приятели на полставки назначили?
Мишель пожал плечиком, персиковая щека возмущенно дернулась:
– Не хочет он в бильярд. Наручниками его прикажете к постели приковывать?
– Хмм,- протянул Доппель-Кюммель озадаченно - А это мысль… Слушай, давай мы тебе со склада наручники под расписку….
– Господи! Я пошутил, - мученически завел очи Мишель - Думаете, мне сладко с ним последнюю репутацию губить? Вторую ночь не сплю. Устал, как грузчик. А мне еще сегодня на службу к пяти. Одно знаю точно - кипиш начался с “Дилижанса”. Я был в редакции утром, разузнал, что про “купидона” какой-то новенький наплел, там еще толком сами не разобрались, каким ветром его принесло.