Все они почему-то умирали
Шрифт:
– Уходишь?
– Надо.
– Ты не забудешь меня?
– Не понял?
– Не забывай меня, ладно? – в глазах Светы стояли слезы. – Просто помни – и все. И больше ничего. Есть, дескать, такая.
– Светка, ты круглая дура! – невольно вырвалось у Пафнутьева. – Ты не представляешь, что говоришь! Забыть тебя – это все равно, что забыть собственное имя. Понимаешь?
– Точно, да? Я тебе понравилась?
– Света, – Пафнутьев помолчал, подбирая слова. – Жизнь без тебя это будет... Это будет просто стон. Незатихающий, никому не слышимый, никем не
Света припала к Пафнутьеву и некоторое время стояла без движения. Ее глаза сияли от счастья, и, казалось, она сейчас такое скажет, такое выдаст, что...
– Представляешь... Иду по улице, ничего себе такого не думаю, и вдруг ты навстречу! Здорово, правда!
– Хорошо бы, – мечтательно произнес Пафнутьев, а сам тем временем прислушивался к звукам за дверью – они явно предназначались для него. Худолей шумно хлопал дверью, зачем-то топая при этом, потом принялся звать Андрея. Тот заговорил громче, чем требовалось, и тут же примолк, видимо, Худолей дал ему знак – говори, дескать, тише, начальство работает. – Пора, – сказал Пафнутьев. – Меня зовут.
Странное существо все-таки была Света – едва услышав последние слова Пафнутьева, она снова бросилась со слезами ему на грудь, будто все происходило на вокзале, в аэропорту, будто он уезжал или улетал если не навсегда, то надолго и путь его ждал опасный и неизвестно, выживет ли, вернется ли...
– Господи, Света, – растерялся Пафнутьев, – я еще не умираю, еще поживу немного...
– Будешь меня помнить, да?
– Я тебя никогда не забуду. Клянусь.
– Ну что тут у вас? – распахивая дверь, произнес Пафнутьев нарочито громко и властно.
– Труп, – ответил Худолей, скорбно потупив глаза.
* * *
Произошло следующее. Неугомонный Худолей, измаявшись от бессонницы, отправился к строителям побеседовать, языки почесать и, между прочим, попытаться вызнать что-нибудь такое, чего никогда человек не скажет большому начальнику, который записывает в протокол каждое слово.
Спустившись в подвал, Худолей постучал в дверь.
Ему никто не ответил.
Он постучал сильнее.
Ответом опять была тишина. И тишина эта не понравилась многоопытному эксперту, что-то в ней было неживое, тянуло от этой тишины чем-то нехорошим. Подобные вещи Худолей всегда ощущал остро и безошибочно.
Толкнув дверь, он убедился, что она не заперта. Пошарил рукой по стенам, нащупал выключатель, включил свет. Он вспыхнул непривычно ярко после полной темноты – комната была пуста. Обе кровати оказались застеленными, было такое впечатление, что на них в эту ночь никто не ложился.
– Ни фига себе! – присвистнул Худолей, чтобы хоть что-то произнести, чтобы звуками голоса нарушить эту мертвенную тишину.
Комната была достаточно просторной, метров двадцать пять. Кроме кроватей, здесь были свалены всевозможные дрели, электрические рубанки, на отдельном столике были закреплены мощные тиски, в углу стояли лопаты, ломы, трубы.
Мягкими, крадущимися шагами Худолей обошел всю комнату, все осмотрел, кое-что даже ощупал, постоял перед
Постояв некоторое время в полной растерянности, Худолей снова обошел всю комнату. Странным было то, что строителям некуда было деться – выходы из дома блокировали ребята Шаланды, затевать работы в столь ранний час и будить обитателей дома... Нет, это было совершенно невероятным.
И Худолей решился на шаг простой, естественный и, в данном случае, необходимый. Он решил тщательно осмотреть всю комнату на уровне обыска. Собственно, это и был обыск. Заглядывая под подушки, за деревянные щиты, пробуя рукоятку тисков, Худолей тем временем постоянно прислушивался – не загромыхают ли шаги возвращающихся откуда-то строителей. Но нет, в доме стояла глубокая сонная тишина.
Худолей заглянул под кровать, надеясь увидеть там чемоданчик, рюкзак или еще что-нибудь принадлежащее строителям. Под одной кроватью было совершенно пусто. Это его удивило, озадачило настолько, что он даже вслух произнес обычное свое:
– Ни фига себе...
Но без выражения произнес, как бы утверждаясь в какой-то мысли, в каком-то решении.
Заглянув под вторую кровать, Худолей обнаружил, что все пространство под ней занято бесформенным тюком. Ожидая, что это нечто из одежды, обуви, мелкого инструмента, он тронул его. Тюк был единой массой, и сдвинуть его с места оказалось непросто. И тут Худолей увидел то, что уже ожидал, чему не удивился, – из-под тюка вытекала тоненькая струйка крови. Впрочем, грамотнее будет сказать, что Худолей увидел струйку жидкости, внешне напоминающую кровь.
– Ну, вот, – удовлетворенно произнес он. – Наконец кое-что стало понятным, кое-что стало на свои места.
Тюк он трогать не стал, просто взял кровать за спинку и передвинул ее к середине комнаты. В результате сочащийся кровью тюк оказался открытым. Поколебавшись, Худолей откинул уголок одеяла и увидел мертвое лицо Степана Петришко, с которым совсем недавно, вечером, слушал откровения толстой гадалки и чокался, попивая хозяйское виски.
– Ну что, Степа, приехали? – спросил Худолей и, конечно, ни единого звука в ответ не услышал. – Приехали.
Спустившись в подвал и увидев худолеевскую находку, Пафнутьев придвинул стул, сел на него и некоторое время молча смотрел в мертвое Степаново лицо. И непонятно было – прикидывает ли он поправки в свою версию происходящего, сожалеет ли о безвременно отлетевшей душе или просто вспоминает подробности всего случившегося в этом доме.
– Второй где? – спросил он наконец.
– Я весь дом обошел – нету.
– А охрана?
– Шаландинские ребята говорят, что ничего не видели, не слышали и знать ничего не желают. Мимо нас, говорят, мышь не проскочит. Мимо нас, говорят, птица не пролетит.