Все они почему-то умирали
Шрифт:
Маргарита вышла молча, не попрощавшись.
Вьюев исчез вообще незаметно, как бы растворился в воздухе.
Вохмянин ушел, громыхая тяжелыми ботинками, лишь в арочном проеме оглянулся и, сделав всем общий прощальный жест рукой, показал пальцем наверх, дескать, если понадоблюсь, я у себя, всегда к вашим услугам.
Уехал в город Шаланда, оставив двух оперативников, увезли труп несчастного бомжа Михалыча; отправились в выделенные комнаты Пафнутьев с Андреем, Худолей. Входы и выходы из дома остались сторожить шаландинские оперативники.
На втором этаже, пока Андрей с Худолеем разбирались в многочисленных комнатах – где кому ложиться, – Пафнутьев, оглянувшись на еле слышный шорох, заметил щель приоткрытой двери. Дверь открылась больше, еще больше – и Пафнутьев увидел человеческую фигуру в длинном, белом, со струящимся расплывчатым контуром. Кто-то звал его в комнату, кто-то настойчиво приглашал, просто умолял войти.
– Я сейчас, ребята, – сказал Пафнутьев и шагнул в приоткрытую дверь. Замок за его спиной защелкнулся, и он в полной темноте почувствовал на своей шее крепкие объятия.
– Не уходите, прошу вас, не уходите! – он узнал голос Светы. – Они убьют меня, вот увидите, они меня убьют, я уже все поняла.
– Кто? За что?
– Они убили его и меня тоже убьют.
– Кого убили? – несмотря на неожиданность происходящего, Пафнутьев мысленно похвалил себя за то, что вопросы задает не самые бестолковые. И даже последний его вопрос «Кого убили?» мог показаться пустым только на первый взгляд: важно было знать, кого имела в виду Света – магната или бомжа.
– Не бросайте меня, я прошу вас! – продолжала лепетать девушка.
Пафнутьев понимал, что Света действительно в ужасе, она, может быть, не сознает, что говорит, что с ней происходит. Но в следующее же мгновение до него дошло – Света прекрасно все понимает. Поднявшись на цыпочки, она не просто поцеловала Пафнутьева в губы, как это бывает на вокзальных встречах-проводах, – нет, она сделала это со всей силой, на которую была способна.
– А ты не убийца случайно? – на всякий случай спросил Пафнутьев, призвав остатки своего посрамленного разума.
– Я? – Света отшатнулась на мгновение и тут же, не раздумывая, через голову сорвала с себя полупрозрачную длинную сорочку, отбросила ее в сторону, в угол, в темноту, и предстала перед Пафнутьевым во всей своей потрясающей наготе.
– Ты когда-нибудь видел таких убийц? – звенящим, но радостным голосом спросила Света. – Отвечай! Немедленно! Ты видел когда-нибудь таких убийц?!
– Честно говоря – никогда, – искренне сказал Пафнутьев. – Думаю, что больше и не увижу.
– Увидишь, если сам захочешь!
– Как не захотеть, – пробормотал Пафнутьев слова беспомощные, но правдивые.
– Ты не уйдешь, нет? Не уйдешь? – теперь в вопросах Светы был уже не страх, в ее голосе были другие чувства, более естественные для таких положений, когда в темной комнате наедине
– Павел Николаевич! – вдруг раздался из-за двери обеспокоенный голос Худолея. – Ты живой, Паша?
– Местами, – ответил Пафнутьев негромко, но Худолей его услышал.
– Нужна помощь?
– Пока держусь.
– Виноват, – пробормотал тот.
Сознавал и понимал Пафнутьев, что с каждой минутой этой сумасшедшей ночи в комнате, залитой лунным светом, в доме, где совершено уже два убийства и, кто знает, не произойдет ли еще чего-нибудь кошмарного, от него, сурового и неподкупного, циничного и насмешливого, потребуется нечеловеческая выдержка, сила воли, а то и суровая самоотверженность.
– Хочешь выпить? – спросила Света шепотом.
– Хочу.
– Виски?
– Больше ничего нет?
– Шампанское.
– Годится.
Светясь в лунном сумеречном свете, Света пробежала в угол комнаты, через несколько секунд там раздался громкий хлопок, и вот она уже здесь, рядом, стоит перед Пафнутьевым и в руках ее два больших, господи! Два больших бокала, доверху наполненных пенящимся шампанским.
Пафнутьев выпил до дна, взахлеб, не останавливаясь, последние капли уже стекали у него по подбородку.
– Хочешь, скажу одну вещь? – спросила Света.
– Хочу.
– Никому не скажешь?
– Никому.
– Клянись.
– Клянусь.
– Клянись всем, что видишь вокруг! – потребовала Света.
– А что я вижу вокруг?
– Меня видишь, луну, землю, небо. И себя тоже видишь.
– Клянусь собой, тобой, луной, землей и небом, что никому, никогда, ни при каких обстоятельствах не скажу того, что сейчас услышу от тебя.
Напрасно, ох напрасно куражился Пафнутьев, расцвечивая клятву и внося в нее слова, которых Света от него и не требовала, на которых не настаивала.
– Так годится, – сказала она.
И, приблизившись к самому пафнутьевскому уху, чуть слышно, даже не шепотом, а шевелением губ, произнесла три слова – три коротеньких, маленьких, почти несуществующих словечка.
И Пафнутьев с горечью вдруг осознал, что сиреневые заросли мгновенно отшатнулись от него, исчезли лунные зайчики в мятой траве, и сумасшедший сиреневый запах юности тоже испарился.
– Это точно? – спросил Пафнутьев, отстраняясь.
– Конечно... Об этом и спрашивать не надо.
– Как же все получилось?
– Случайно... Мы странно встретились и странно разошлись.
– Еще кто-нибудь в доме знает?
– Нет.
– А как ты объясняешь то, что произошло?
– Понятия не имею. Дичь какая-то. Просто не могу найти никаких объяснений.
– Вот почему ты бежала в комнатных шлепанцах по весенним лужам, – медленно проговорил Пафнутьев.
– А ты бы не побежал?
– Конечно, побежал бы...
Пафнутьев чуть шевельнулся, почти незаметно, почти неуловимо, но Света сразу все поняла.