Все они почему-то умирали

Пронин Виктор Алексеевич

– Птица, может, и не пролетит, – проворчал Пафнутьев. – Что с ним? – он кивнул на труп.

– Похоже, по затылку врезали.

– И как это понимать?

– То, что его порешил напарник из своей же деревни... мне не верится. Не говорю, что не верю, я выражаюсь осторожнее – мне не верится. Скорее всего другое.

– Ну? – нетерпеливо поторопил Пафнутьев.

– Одного порешили, а второго не успели. Слинял второй.

– Так слинял, что оперативники не услышали? Ведь если одного убивают, второй такой крик поднимает... Никто в кровати не останется.

А говоришь, мышь не проскочит.

– Это они говорят, шаландинские... А ты, Паша, за последний час, два... Ничего такого не слышал? – спросил Худолей без всякой задней мысли и, только проговорив вопрос, спохватился, зажал свой поганый рот полупрозрачной ладошкой и с ужасом уставился на Пафнутьева, ожидая кары и гнева.

Пафнутьев лишь укоризненно посмотрел на Худолея и отвернулся.

– Слышал, – сказал он.

– Да? Что, Паша?

– Женский шепот.

– И что же она тебе нашептала?

– Нашептала.

– Что, Паша?! Что?!

– Не знаешь, что шепчут в таких случаях?

– Не знаю, Паша. Мне ничего не шепчут... Сопят в ухо – и все.

– Надо бы его обыскать, – кивнул Пафнутьев в сторону трупа, безмолвно лежащего на полу, усеянном песком, цементом, известью, щебнем и всеми теми материалами, из которых состоит дом. – Стой! – вдруг воскликнул Пафнутьев. – Посмотри! – и он указал на несколько двойных линий, пересекавших комнату в разных направлениях. Две линии тянулись от двери к окну, потом, изогнувшись под острым углом, направились к тискам, потом, тоже под острым углом, – к кровати. – Что это может означать?

– Все очень просто, Паша, – не задумываясь, ответил Худолей. – Труп таскали по комнате. Паника здесь была, как я понимаю. Убийца подхватил его под мышки и поволок к окну, а убедившись, что не сможет вытолкнуть в эту маленькую дыру под потолком, потащил к двери, но спохватился – там у входа оперативники. И он, завернув его в одеяло, затолкал под кровать. Эти две полосы – следы от каблуков: когда его волокли, на песке оставались борозды.

– Ты такой умный, – озадаченно проговорил Пафнутьев.

– Я правильно тебя понял, Паша? – тут же откликнулся Худолей и весь как-то остановился в движении, замер, боясь услышать нечто огорчительное.

– Да, с меня причитается, – кивнул Пафнутьев.

– Паша! – Худолей прижал ладошки к груди. – У меня нет слов!

– Тогда действуй. Может, в карманах у него что-нибудь осталось.

– А знаешь, Паша... Карманы карманами, а ведь у него в кулачке что-то зажато, что-то он перед смертью боялся потерять. – Худолей присел перед трупом и попытался разжать крепко сжатый кулак Степана. Через какое-то время ему это удалось, и он осторожно вытащил из скрюченных смертью пальцев клочок бумажки, совсем небольшой, в половину спичечной коробки. – Ни фига себе! – воскликнул Худолей, всмотревшись в бумажку. – Сто долларов держал покойник в руке перед смертью, – сказал Худолей, протягивая Пафнутьеву свою находку.

Пафнутьев взял треугольный клочок доллара, смятый, остывший в мертвой руке, забрызганный кровью, и, нащупав за спиной спинку кровати, тяжело опустился.

–

То-то гадалке виделись доллары, летящие по ветру, то-то она все не могла понять, в чем дело... Ты понимаешь, что происходит в этом доме?

– Крутые разборки, Паша, очень крутые разборки. И выход здесь один, другого не вижу... Если не возражаешь, могу поделиться скудными своими соображениями.

– Делись.

– Брать всех, без исключения: от объячевской бабы Маргариты – до шалопутного гостя Вьюева. Каждого заводить в отдельную звукоизолированную комнату...

– Дальше.

– Пальцы в дверь и жать, пока все не скажет.

– Неплохо, – вздохнул Пафнутьев. – Понимаешь, они ведь не знают того, что знаем мы с тобой. Они не знают, что Объячев убит трижды... Про спицу знает только тот, кто ее воткнул в непутевое объячевское сердце... О клофелине в виски знает только тот, что его влил... Вот только про выстрел в голову знают все. Сколько у нас осталось живых на сегодняшнее утро?

– Света, – неосторожно подсказал Худолей.

– Про Свету я помню, – кивнул Пафнутьев. – Маргарита, супруги Вохмянины и Вьюев. Всего пять человек. Не исключено, что каждый из них убийца. И ничего... Весело смеются, пряники жуют.

– А может, все это проделал кто-то один? – предположил Худолей.

– Влил клофелин в объячевский стакан, проткнул его сердце спицей, потом продырявил голову, повесил бомжа, пришиб строителя... Так, да?

– Паша, ты меня не понял. Иногда просто необходимо произнести очевидную чушь, чтобы убедить кого-то в его же правоте. Я выдал чушь, взял на себя эту неблагодарную роль. Ты ведь не станешь произносить всякие глупости. Я притворился дураком, а ты тут же убедился в собственной правоте и проницательности.

– Спасибо. Что будем делать?

– Искать второго умельца. Как его... Васыль Вулых.

– Где?

– Вокзалы, автостанции, аэропорт, электрички... Вулых – чужой человек в городе. Он не осмелится здесь оставаться, не сунется в гостиницу... Ты слышал – они сами говорили, что больше года живут в этом доме, не смея высунуться наружу – у них не было даже милицейской регистрации! Из чужой страны ведь приехали на заработки!

– Из другой страны, – поправил Пафнутьев.

– Как сказать, Паша, как сказать... В НАТО они уже запросились. Вот когда в нашу сторону направят ракеты из-под Киева, когда появится натовская база под Харьковом... мы продолжим этот разговор. Не возражаешь?

– А может быть, и второго хлопнули? Может, и Вулых лежит где-нибудь под кроватью?

– Все свободные комнаты в доме я уже обшарил. Не был только в комнате Светы...

– Остановись! – сказал Пафнутьев и в упор посмотрел на Худолея.

– Виноват, – Худолей прижал к груди обе ладошки, накрыв одну другой и склонил повинную голову.

– Проехали, – сказал Пафнутьев. – Если Вулых ушел, то только через окно. Он не мог пройти мимо шаландинских оперов. Ты видел, как они расположились? Приставили диван к двери, подперли ее так, что там и в самом деле мышь не просочится.