Все сонеты Шекспира

Шекспир Уильям

III

Не в зеркале, а в жизни двойника под стать себе создай, иначе ты ограбишь этот мир исподтишка, убьёшь святые женские мечты. Но где та плоть, которой суждено не под твоим пластаться лемехом? Где тот глупец, кто дивное зерно хоронит в себялюбии своём? Как в зеркале, в тебе находит мать своей весны апрельский первоцвет. И ты, старея, мог бы увидать в таком окне свой золотой рассвет. Намереваясь сгинуть без следа, ты

образ свой погубишь навсегда.

IV

Напрасно, расточитель молодой, ты не жалеешь своего добра. Природа нас не дарит красотой, — даёт взаймы, со щедрыми щедра. Ты, милый скопидом, прибрал к рукам то, что обязан был вручить другим. Ты, бедный ростовщик, не сможешь сам всю прибыль получить по закладным. Тот самого себя и проведёт, кто самому себе даёт кредит. Тебе Природа свой предъявит счёт и неустойку выплатить велит. Кто красоту не пустит в оборот, тот смерть в душеприказчики возьмёт.

V

С каким искусством Время создаёт картины, услаждающие взор, и, словно деспотичный сумасброд, выносит совершенству приговор. Спокойный ход недремлющих часов уводит лето в ледяной полон, где стынет сок безлиственных стволов, где пустота и снег, и вечный сон. И если квинтэссенция цветов в прозрачную тюрьму не заперта, то, не оставив никаких следов, из памяти исчезнет красота. Зима не в силах навредить цветам, когда жива их сущность — фимиам.

VI

Пока не извела твой летний сок зима своей безжалостной рукой, сосуд любви спеши наполнить впрок бессмертною своею красотой. Поскольку под процент из ссудных касс кредиты брать не запретил закон, и ты счастливей будешь в десять раз, своим потомством удесятерён. Оно и после воспроизведёт тебя десятикратно и стократ. Что может смерть, когда начнёт отсчёт твоей посмертной жизни твой закат? Своё наследство, как ты ни упрям, ты не посмеешь подарить червям.

VII

Когда светила благосклонный взгляд с востока озаряет небосвод, с почтением во взорах стар и млад приветствуют божественный восход. Когда на склон заоблачных высот взбирается, окрепнув, пилигрим, не устаёт восторженный народ следить за пешеходом золотым. Когда ж, в трудах измучась неземных, съезжает он в квадриге с вышины, глаза его приверженцев былых уже иной картиной пленены. Дай сыну жизнь, иначе умертвит ночная тьма твой солнечный зенит.

VIII

Ты — музыка, но у тебя разлад с гармонией, — с самим

собой война. А ты болезни музыкальной рад; страдая, наслаждаешься сполна. Мелодии согласная семья тебя бранит за то, что свой куплет поёшь один, что ария твоя расстраивает будущий дуэт. Как сладко струнам звуки выпевать, в аккорд счастливый их объединив, как будто юный сын, отец и мать поют любви и радости мотив. Все струны, как одна, поют без слов: «Кто одинок, тот к жизни не готов!».

IX

Глаза вдовы тебе как острый нож, поэтому ты стал холостяком, но если ты в бездетности умрёшь, заплачет вся Вселенная о том, — вдовой запричитает, если вдруг ты не оставишь копии своей, хотя дарован вылитый супруг любой вдове в наружности детей. Не оскудеет разорённый клад, переходя в чужие кошельки, а тот из нас, кто красотой богат, её убьёт, пустив на пустяки. Других ты не полюбишь никогда, самим собой истерзан без стыда.

X

Не стыдно ли тебе за свой отказ избыть любовью суету сует? Хотя в тебя влюблялись много раз, любви ответной не было и нет. Себя ты лютой злобой истерзал и с помощью губительных интриг свой замок разрушаешь, как вандал, который жить осёдло не привык. Одумайся — угомонюсь и я! Не смерти, а любви врата открой, и внешности под стать душа твоя осветится добром и красотой. Себя другого ею награди, и ждёт тебя бессмертье впереди.

XI

Расцвет твой бурный в отпрысках твоих пойдёт скорей, чем бурный твой распад, и кровь, что будет в жилах молодых, юнцы с лихвою старцу возвратят. Но мудрость, красоту, избыток сил теснят безумье, старость и разлад, и если б нас твой опыт убедил, весь мир исчез бы лет за шестьдесят. Пусть нанесёт бесплодием урон Природа грубым тварям и глупцам, а ты щедрее прочих одарён и щедрый дар прибавь к её дарам. Ты как печать и вырезан Творцом служить для отпечатков образцом.

XII

Когда пробьют часы и чёрной мглой затмится яркий день; когда цветок утратит лепестки и сединой засеребрится тёмный завиток; когда завянет лиственный покров, спасавший стадо летнею порой, и на телегах бороды снопов жнецы обвяжут траурной каймой, — я вспомню вдруг, что красота твоя в числе таких же временных красот отправится во тьму небытия, а то, что народится, расцветёт. Хотя срезает Время всех подряд, его твои потомки укротят.