Все сонеты Шекспира

Шекспир Уильям

LXIII

Пускай рукою Времени разбит и скомкан будешь ты за мною вслед; морщины испещрят твой внешний вид, остынет кровь и в бездну мрачных лет низвергнется твой полдень молодой; достоинства, какими ты богат, исчезнут постепенно с глаз долой, и расточится твой весенний клад, — предвидя это, я давно готов остановить неотразимый нож, и ты не сгинешь в памяти веков, но с красотой своею оживёшь. Черны мои скупые письмена, но

в них твоя весна сохранена.

LXIV

Я видел, как у Времени в руках богатство превращается в отброс, твердыня оседает на глазах и служит смерти бронзовый колосс; я видел, как прибрежную страну стремится поглотить морской прилив, а побережье, отразив волну, с её пассивом сводит свой актив; я видел, чем стране грозит развал и государственный переворот, и, глядя на руины, понимал, что Время и мою любовь убьёт. Меня — поскольку нет страшней утрат — все эти мысли до смерти страшат.

LXV

Но если смерть мощнее, чем гранит, медь и земля, и мировой поток, неужто эта сила пощадит непрочной красоты твоей росток? Как уберечь дыхание весны от штурма истребительных часов, когда врата стальные не вольны от Времени закрыться на засов? Ужасна мысль! Неужто жемчуг свой посмеет Время сдать в свою казну? Кто за его угонится стопой и запретит уродовать весну? Никто… Но чудный блеск твоих очей горит во тьме чернильницы моей.

LXVI

Как дальше жить? Устал я оттого, что вижу честной бедности судьбу и пустоты духовной торжество, и веру, пригвождённую к столбу, и мнимой славы незаконный герб, и девственности попранный цветок, и оскорблённой доблести ущерб, и силу подавляющий порок, и творчество у власти под пятой, и глупости надзор за мастерством, и простоту, слывущую святой, и злобу, овладевшую добром. Как дальше жить? Себя убил бы я… О, если бы не ты, любовь моя!

LXVII

Зачем живёт в греховном мире он и придаёт безверью благодать? Или порокам нужен компаньон, чтоб он их мог собою украшать? Зачем искусства мёртвая рука уродует живой оригинал? Зачем ей тень фальшивого цветка, когда цветок природный не увял? Зачем живёт он, если для ланит ни капли крови у Природы нет? Гордясь другими, на его профит она содержит скудный свой бюджет. Ей нужен друг мой, чтобы знали все, каким был этот мир во всей красе.

LXVIII

В нём виден образ прежней красоты, что и растёт, и вянет, как цветник, не

смея украшать свои черты, как юности ублюдочный двойник. Тогда с покойниц не срезали кос, чтобы потом, на головах чужих вновь оживало золото волос, сверканьем мёртвым радуя живых. В том неподдельном образе видны: святая первозданность прошлых лет, расцвет своей — не краденой — весны, в которой нету старости примет. Образчик красоты былых времён назло Искусству Жизнью сохранён.

LXIX

В достоинствах твоих, что на виду, и строгий ум пробела б не сыскал. Заставил голос правды и вражду тебя венчать обилием похвал. Но незавидны эти словеса про внешний вид, — и той же правды глас хвалебные заглушит голоса, узнав о том, чего не видит глаз. Кто мерит красоту души твоей по действиям твоим, совсем не рад, что твой бурьян растёт цветов пышней, в их запахи подмешивая смрад. Поскольку он с тобой несовместим, своей земли не доверяй другим.

LXX

Тебя порочат — не виновен ты: прекрасное клянут со всех сторон; что красоте узоры клеветы, то поднебесью — карканье ворон. Злословье подтвердит, что ты здоров, но станешь крепче, даже согрешив; червяк живёт средь нежных лепестков, но чист и свеж весны твоей порыв. Ты не попался смолоду в капкан, не сдался или сам разбил врагов, обманут не был, не вводил в обман, но не смирил завистных болтунов. Не будь сомненья на лице твоём, в стране сердец ты стал бы королём.

LXXI

Когда я выйду из земных оков, поплачь, пока не скажет скорбный звон, что я, покинув мерзкий из миров, в мерзейший мир червей переселён. Не вспоминай при виде этих строк их автора, что из души твоей, любовь моя, исчез бы, если б мог забрать с собою груз твоих скорбей. А если вспомнишь о моих стихах, когда суглинку стану я сродни, не беспокой словами бедный прах — свою любовь со мной похорони. Но не стенай, иначе вся страна поднимет на смех наши имена.

LXXII

Чтоб не спросили, почему тобой я — даже мёртвый — всё ещё любим, забудь меня, поскольку никакой любви не стоил, будучи живым. Фальшивой добродетели венки и мишуру хвалебного словца не вешай нищей правде вопреки на мнимые заслуги мертвеца. Чтоб не посмели обвинять во лжи твою любовь за отзыв обо мне, моё ты имя гробу откажи с останками моими наравне. Позор мой — принадлежность к шутовству, а твой — любовь к пустому существу.