Все сонеты Шекспира

Шекспир Уильям

XXIII

Как лицедей, утративший кураж, стоит на сцене, рот полуоткрыв; как самодур, входящий в гневный раж, слабеет, пережив бессилья взрыв, — так я порой, забыв любовный слог, испытываю подлинный конфуз, раздавлен тем, что на меня налёг любви моей невыносимый груз. Но ярче всяких слов мой пылкий взор! Пророк души кричащей, он привык вести любви безмолвный разговор и умолять нежнее, чем язык. Любовь тогда поистине

умна, когда глазами слушает она.

XXIV

Изобразил глазами твой портрет я на картоне сердца моего; рисунок в тело вставлен, как в багет, но перспектива здесь важней всего. На вещи сквозь художника гляди и выставки чудесный вернисаж увидишь в мастерской моей груди, где искрится очей твоих витраж. Мои глаза с твоими заодно: мои рисуют, а в твои порой заглядывает солнце, как в окно души моей, влюбившись в образ твой. Глаза отображают внешний вид, а к сердцу твоему им путь закрыт.

XXV

Кому созвездия благоволят, тот славу заслужил ещё с пелён, а у меня с фортуною разлад: я неприметной честью наделён. На золотой подсолнечник похож сиятельной особы фаворит, но может и погибнуть ни за грош, когда вельможа хмуро поглядит. Всего один проигрывает бой бывалый воин, доблестный солдат, и те, кого когда-то спас герой, его из хроник вычеркнуть велят. А мне навек дана любовь одна: я верен ей, и мне она верна.

XXVI

Любви моей светлейший сюзерен, не ради красных слов твой сателлит, к достоинствам твоим попавший в плен, тебя почтить посланием спешит. Хотя изящной речи не припас немудрый твой должник в письме своём, но ты сумеешь мой нагой рассказ вообразить изысканным послом. А если путеводная звезда меня своим сияньем осенит, то ты оценишь раз и навсегда моей любви преображённый вид, — и я тебе откроюсь… А пока приходится любить издалека.

XXVII

Валюсь я с ног, усталый пешеход, но только доберусь до топчана, от мыслей кругом голова идёт, и дремлющему телу не до сна. Я всей душою, словно пилигрим, к тебе стремлюсь разлуке вопреки и в темноту, доступную слепым, вперяю беспокойные зрачки, — чтобы незримый образ твой — точь-в-точь алмаз лучистый — предо мной возник и вспыхнула безрадостная ночь, и нежным стал её угрюмый лик. Ни днём, ни ночью нет покоя мне: с утра — в дороге, вечером — во сне.

XXVIII

Лишённый права наслаждаться сном, могу ли жить, не ведая забот, чьё

бремя, тяжелея день за днём, из ночи в ночь усиливает гнёт? Раздоры прекратив между собой, меня взялись тиранить день и ночь дневным трудом и горестью ночной за то, что от тебя уехал прочь. Я льстиво дню твердил, что облака ты бы своим сияньем растопил; а смуглой ночи, — что наверняка ты бы затмил рои ночных светил. Но всё сильней тоска день ото дня, из ночи в ночь грызущая меня.

XXIX

Когда, фортуной проклят и убит, я к небу шлю свой бесполезный плач, скорблю от унижений и обид, браню себя и время неудач, — как я хотел бы, чтобы испокон я был красив, талантлив и богат, и счастлив, и друзьями наделён, и много худшей доле был бы рад. Но чувствую за эти мысли стыд я, о тебе припомнив, и душа, расправив крылья, птицею парит, к небесному преддверию спеша. Любой король тогда меня бедней, когда я вспомню о любви твоей.

XXX

Когда я память вызываю в суд бесстрастных размышлений, то на зов чредой мои утраты предстают, и вновь я их оплакивать готов. Рыдать отвыкший, плачу я навзрыд о тех моих любимых и друзьях, кто ночью бесконечною укрыт, и чьи глаза померкнули впотьмах. И горько мне, и с горем пополам я скорбный подвожу скорбям итог и заново плачу по всем счетам, хотя по ним расплачивался в срок. Но если твой я вспоминаю взгляд, то нет потерь, и всё идёт на лад.

XXXI

Ты предоставил грудь свою сердцам, что я давно умершими считал. Уютно и любимым, и друзьям там, где любовь и дружба правят бал. Любовь исторгла из моих очей потоки влаги — подать мертвецам, которые, покинув мир теней, в тебя переселились, словно в храм. Но траур по возлюбленным моим не означает, что любовь мертва; и оттого, что им необходим, ты на меня присвоил все права. Любимые мои — в тебе одном, и я один им нужен целиком.

XXXII

О, если жив ты будешь и здоров, когда мой прах смешается с землёй, и вдруг отыщешь том плохих стихов, что сочинил поэт любимый твой, — не примеряй их к новым временам: хоть перья есть бойчее моего и уступлю я модным рифмачам, — любовь тебе нужней, чем мастерство. И ты, подумав обо мне, вздохни: «Когда б он жил с эпохой не вразлад, он рифмовал бы лучше, чем они, возглавив сочинителей отряд. Но если Муза друга умерла — его любовь превыше ремесла».