Всё зеленое
Шрифт:
Я замолчала, вспоминая прошлую ночь. Как жутко сверкали молнии в заброшенном кирпичном корпусе старого лагеря, как лило водопадом, как гулял по этажам завывающий ветер, и как потом, оказавшись запертыми в малюсенькой каморке чемоданной, мы заночевали на деревянных полках стеллажей для багажа.
– Утром пришел мальчик Ваня, открыл меня и отвел к тебе на крышу смотреть, как он будет ломать корпус экскаватором.
– Но почему тогда Артём был не с тобой?
Я пожала плечами. Я и сама толком еще ничего не знала.
В изоляторе оказалось тихо и прохладно. Эхо от наших шагов гулко взлетело
Саша проводила меня до кровати, помогла снять туфли, уложила на большую хрустящую подушку.
– Когда-то давно, еще в началке, у меня постоянно случались приступы лунатизма, – торопливо заговорила она, стоя надо мной. – Я вставала посреди ночи и делала странные вещи. Разрисовала маминой помадой обои в коридоре, выкинула все вещи из шкафа, звонила с городского телефона на рандомные номера, искала елочные игрушки под родительской кроватью, чуть не устроила пожар. Развешивала на бельевые веревки сосиски. – Она засмеялась. – Да много чего вытворяла, пока мама не вычитала, что нужно класть рядом с кроватью мокрое полотенце, тогда лунатик, вставая на пол, чувствует его холод и просыпается. И это действительно сработало. Погоди, я сейчас загуглю. Как там мама сказала? Анавроз? Амавроз?
Саша замолчала, но буквально через минуту громко воскликнула:
– Нашла! Если человек обладает чрезмерной возбудимостью, на фоне тяжелых психических травм возникает состояние, именуемое истерической слепотой. Иногда это длится несколько минут или же может растянуться на месяцы. При возникновении истерической слепоты пациент не нуждается в срочной госпитализации, и в качестве неотложной помощи применяют седативные препараты, транквилизаторы… Вот видишь, так бывает. Сейчас мама придет, тебе укол успокоительный сделает. Она, кстати, хорошо делает. Не больно. У тебя мурашки. Ты мерзнешь? – Саша потерла мое плечо.
– Немного.
– Мне тоже ужасно жалко Артёма. Он был классный. Такой веселый и красивый. Девочки из лагеря с ума по нему сходили. Представляю, сколько слез будет, когда узнают.
Ее слова – как сторонняя информация из телевизора. Будто речь шла о ком-то другом, где-то не здесь.
– Я всегда думала, что если с ним произойдет что-то плохое, то я умру, – сказала я. – Но почему-то не умерла. И конец света не случился. Я даже не плачу. Почему так? Не понимаю.
Я снова потерла глаза.
– Ну… – задумчиво протянула Саша. – В какой-то мере он для тебя случился. Конец света. Ты же сама сказала, что кругом темнота… – Саша помахала перед моим лицом. – Слушай, ты же можешь побыть здесь одна? Я быстренько сбегаю туда, просто гляну, что происходит, и вернусь. Хорошо?
В этот момент из соседнего помещения донесся звук распахнувшейся двери и поспешные шаги.
– Девочки, вы не поверите! Это что-то невероятное! – разлетелся повсюду голос ее мамы. – Эй, Сашка, ты где?
– Здесь. Что случилось?
– Представляешь, живой, засранец! И мало того, что живой – ни одной царапины на нем. Мальчишки только что его вытащили. Говорят, плита так на стену упала, что он под ней, как под крышей, оказался. Поразительно! Вот и не верь после этого в чудеса.
– Ничего себе, – ахнула Саша. – Круто!
– Сейчас буду звонить в неотложку.
Женщина прошла в палату, где я лежала, и застыла в дверях. Она была высокая, статная, с широким гладким лицом. Ее белый халат был немного запачкан, а из его кармана торчал карандаш, который, как и все остальное, я прекрасно видела.
– Это правда? – Я резко поднялась и свесила ноги. – Артём жив?
– Живее всех живых, – лукаво ухмыльнулась она. – А ты что, красавица, вскочила? Прозрела, что ли?
– Кажется, да.
– Нет, Саш, а они мне еще не верят, когда говорю, что в цирке работаю, – с тяжелым вздохом женщина покачала головой. – А ну ложись! Поспишь немного. Проснешься как новенькая.
– А можно я схожу увижу его и сразу вернусь? Мне просто чтобы точно знать, что все в порядке.
– Пока нельзя. Опять в обморок шлепнешься, переживательная ты наша. Сашка, тащи димедрол! – Она подошла и встала надо мной, скрестив руки. – Я уже двадцать лет с детьми работаю. Всякого насмотрелась. С маленькими, конечно, беспокойно. Глаз да глаз нужен. Зато аспирин, зеленка, бинт и клизма решают почти все проблемы. Но как вот эта ваша вся любовь начинается, тут уже перекисью не обойдешься. Только успокоительные и помогают. Ну и ремень еще. Поворачивайся-ка на живот.
Я перевернулась, и она, задрав мне подол, легонько кольнула чуть выше бедра. Однако само лекарство оказалось болезненным и, пока она его вводила, на меня вдруг нахлынула детская беспомощная горечь, жгучее отчаяние и жалость к себе. Слезы закапали непроизвольно, я сделала вдох, чтобы их сдержать, но вместо него из груди вырвался короткий, сдавленный всхлип. Плечи затряслись, дыхание перехватило, и, уткнувшись лицом в подушку, я наконец заплакала.
– Ну вот и хорошо, – женщина погладила меня по голове. – Значит, отпускает.
Накануне мы с Артёмом серьезно поссорились. Я наделала глупостей, а он чересчур резко отреагировал и вместо запланированного Диснейленда повез меня в какую-то глушь под Псковом. Это было неожиданное и спонтанное решение, принятое им из вредности, чтобы меня наказать.
По дороге нам предстояло заехать в лагерь, где работали его друзья, и передать им какой-то пакет. Однако только мы успели добраться до лагеря, как прямо возле ворот нас настигла жуткая гроза.
Пока ехали, Артём вел себя отвратительно, изображая последнего подонка и стараясь посильнее меня обидеть. Но у него ничего не вышло.
Я полюбила его именно таким, со всей его детской вспыльчивостью и эгоцентричной противоречивостью. Колючего, импульсивного, веселого и задиристого. Умного, честного и невероятно красивого – такого красивого, что мы хоть и были знакомы уже пять месяцев, я все никак не могла наглядеться на него.
Я полюбила его таким, какой он есть. Так что, лежа в темноте чемоданной комнаты, оглохнув от грозы и ослепнув от молний, мы помирились и простили друг друга.
Утром он, по всей вероятности, вылез через окно. Чемоданная находилась на третьем этаже, но для него перебраться при свете дня на пожарную лестницу и спуститься по ней ничего не стоило. Они с Максом обожали такое.