Всеблагое электричество

Корнев Павел Николаевич

Я уселся на лавочку под раскидистым платаном и прочитал заметку уже без всякой спешки, но деталей в ней оказалось не слишком много. По сути, никто ничего не знал, и предположения о мотивах преступления выдвигались самые разные, начиная от мести разоренного заемщика до акции анархистов. О связях покойного с триадами и конфликте с сицилийцами не упоминалось ни слова.

Тогда я оставил газету на лавочке и зашагал по набережной, не забывая при этом внимательно поглядывать по сторонам. Пусть старого выжигу и удалось прикончить, его сын вполне мог попытаться

довести начатое до конца. Хотелось верить, что ему сейчас не до того, но едва ли стоит слишком сильно на это уповать.

К моему возвращению в клуб Лука уже проснулся, и его вовсю отчитывал доктор Ларсен. Вышибала мог легко свернуть долговязого костлявого эскулапа в бараний рог, а вместо этого внимал нотациям, виновато понурив голову.

При моем появлении доктор отвлекся и откинул назад ладонью светлые волосы, то ли желая скрыть глубокую залысину, то ли просто собираясь с мыслями.

— Жан-Пьер? — припомнил он после некоторой заминки. — Вы ведь кузен госпожи Робер?

— Так и есть, мсье, — подтвердил я.

— Никто из персонала больше не жаловался на самочувствие?

— Вы подозреваете отравление? — догадался я, вспомнив слова Софи о недомогании.

Доктор Ларсен пожал костлявыми плечами, надел котелок, взял трость с массивным медным набалдашником и кожаный саквояж.

— Не знаю, — ответил он после этого. — Я только собираюсь к ней ехать, но некоторые симптомы и скорость развития заболевания наталкивают меня на такие мысли, да.

— Скорость развития?!

— Пока ничего не могу сказать, — упредил доктор мои расспросы. — При телефонных консультациях ошибки — дело обычное.

— Я с вами! — объявил я и не глядя сгреб со стола стопку принесенной за вчерашний день корреспонденции.

Доктор Ларсен не стал отпускать извозчика, и тот загнал коляску в тень на противоположной стороне улицы, а стоило нам только появиться на крыльце, мигом выкинул окурок на мостовую, сунул свернутую газету в карман и взялся за вожжи.

Оплачивать поездку пришлось мне, и я нисколько не сомневался, что на этот раз по итогам визита доктор Ларсен не забудет выставить счет. Едва ли он мог счесть членство в закрытом клубе достойной оплатой своих трудов.

Дверь нам открыла тетенька в строгом сером платье.

— Проходите, доктор! — пропустила она Ларсена и посмотрела на меня с нескрываемым сомнением. — А вы, молодой человек…

— Мадам, я кузен вашей гостьи, — ответил я со всей возможной учтивостью, хоть меня так и подмывало отпихнуть экономку поэта в сторону и броситься на поиски Софи. — Вы позволите?

Тетенька поджала губы, но все же посторонилась, освобождая дорогу.

— Поднимайтесь на второй этаж, — разрешила она.

Я поспешно взбежал по скрипучей деревянной лестнице, но самую малость опоздал. Доктор Ларсен уже прошел в одну из комнат и прикрыл за собой дверь, а стоило двинуться следом, как встрепенулся Альберт Брандт.

— Не стоит им сейчас мешать, — заявил он и пригласил меня в холл, на стенах которого висел странный

набор полотен — сплошь новомодные экспрессионисты вперемешку с обнаженной женской натурой, изображенной предельно натуралистично.

А еще там был бар. Поэт налил себе вина и рассеянно махнул рукой.

— Угощайтесь, Жан-Пьер!

— Что с ней? — потребовал я объяснений.

Альберт Брандт покачал головой.

— Не знаю.

Выглядел поэт не лучшим образом, казался болезненным и помятым. Из-за растрепанной шевелюры и покрасневших глаз создавалось впечатление, что он не спал всю ночь.

— Симптомы? — задал я наводящий вопрос.

— Лихорадка, — коротко ответил Брандт, плюхнулся в кресло и прикрыл глаза ладонью. — Еще раз я этого не переживу… — простонал он и приложился к бокалу с вином.

— Что значит — еще раз?

— Моя жена долго и тяжело болела. Она заболела вскоре после переезда в этот дом. Он будто проклят!

— Она поправилась?

— Да, но это был сущий кошмар!

Создалось впечатление, что поэт переигрывает, но я сделал скидку на утонченность творческой натуры и решил с подозрениями в его адрес не торопиться. По крайней мере, до тех пор, пока не определится с диагнозом доктор Ларсен.

Тот вышел от Софи минут через пятнадцать мрачнее тучи.

— Ну что? — хором спросили мы с Альбертом.

Ларсен лишь поморщился в ответ и неуверенно откашлялся.

— Будьте добры воды, — попросил он после этого.

— Может, вина? — предложил поэт. — Или миссис Харди может заварить чай.

— Воды. Лучше воды, да…

Брандт отошел к буфету, а я спросил, до предела понизив голос:

— Все плохо?

Доктор взглянул мне в глаза и столь же тихо ответил:

— Никогда с таким не сталкивался. Общая слабость, боли, судороги, слуховые галлюцинации. У вас в роду ничего подобного раньше не случалось?

— Нет, — покачал я головой.

Вернулся поэт со стаканом воды.

— Так что скажете? — пожелал выслушать он диагноз, после того как доктор утолил жажду.

— Пока рано делать выводы. Я проконсультируюсь у коллег и приеду… скажем… — Ларсен достал из жилетного кармана часы и откинул крышку. — В четыре часа. В четыре, да. Пока симптоматика указывает на отравление, но некоторые моменты меня, честно говоря, смущают.

Альберт Брандт полез за бумажником и уточнил:

— Сколько мы вам должны?

Доктор Ларсен от оплаты отказываться не стал; впрочем, как не стал и задирать расценки.

Когда он спрятал деньги в портмоне, я спросил:

— Могу я поговорить с кузиной?

— Это едва ли получится, — ответил Ларсен. — Она приняла успокоительное и проспит несколько часов. Но кому-то и в самом деле лучше находиться при ней и менять компрессы.

— Я все сделаю! — вызвался Альберт Брандт, и доктор фыркнул.

— Когда вы последний раз спали, голубчик? — поинтересовался он, вновь достал часы и цепко стиснул запястье поэта большим и указательным пальцами. — Пульс ни к черту! Вам надо отдохнуть. Отдохнуть, да…