«Всех убиенных помяни, Россия…»

Савин Иван Иванович

Звенящая мысль

Вот ты уснул. Тибет родной, Изрытый желтыми пустынями, Заголубел под снами синими. Ты спишь в шатре, и мир иной Тебя влечет: в немолчном шелесте, В снегу танцующие дни, Зигзаги улиц, гул, огни, — Такой исполненные прелести Для глаз доверчивых, — толпа, Нестынущая, непрестанная, И белых женщин ласка пряная, И белой ночи ворожба… И ты, опять глазами сонными Увидев пыль, утесы, мох, Пред ликом Будды горький вздох Глушишь напрасными поклонами… Так мнится мне. И я с тоской, Тебе приснившийся ликующим, По дням, над безднами танцующим, Иду, ненужный и слепой. И каждый раз, когда обидою, Как струны, мысли зазвенят, — Тебе, пастух тибетских стад, Тебе

мучительно завидую! Приди. Возьми всю эту ложь Самовлюбленности упадочной. Ее ни умной, ни загадочной Ты, разгадав, не назовешь. Приди! Все блага, все, что знаем мы, Все, чем живем, — я отдаю За детскость мудрую твою, За мир пустынь недосягаемый, За песни девушек простых, Цветущих на полянах Азии, За тихий плеск твоей фантазии И крики буйволов твоих… 1923

* * *

Л.В. Соловьевой [29] Птичка кроткая и нежная, Приголубь меня! Слышишь — скачет жизнь мятежная, Захлестав коня. Брызжут ветры под копытами, Грива — в злых дождях… Мне ли пальцами разбитыми Сбросить цепкий страх? Слышишь — жизнь разбойным хохотом Режет тишь в ночи. Я к земле придавлен грохотом, А в земле — мечи. Все безумней жизнь мятежная, Ближе храп коня… Птичка кроткая и нежная, Приголубь меня!.. 1923

29

Соловьева — девичья фамилия Людмилы Владимировны Савиной-Сулимовской.

Крещение

Какая ранящая нега Была в любви твоей… была! Январский день в меха из снега Крутые кутал купола. Над полем с ледяным амвоном — В амвоне плавала заря — Колокола кадили звоном, Как ладаном из хрусталя. Ты с нежностью неповторимой Мне жала руки каждый раз, Когда клубился ладан мимо, Хрусталь клубился мимо нас. Восторженно рыдал о Боге, Об Иоанне хор. Плыли По бриллиантовой дороге Звенящих троек корабли. Взрывая пыль над снежным мехом, Струили залпы сизый дым, И каждый раз стозвучным эхом Толпа рукоплескала им, И каждый раз рыдали в хоре, И вздрагивало каждый раз Слегка прищуренное море Твоих необычайных глаз… 1923

* * *

В больном чаду последней встречи Вошла ты в опустевший дом, Укутав зябнущие плечи Зеленым шелковым платком. Вошла. О кованые двери Так глухо звякнуло кольцо. Так глухо… Сразу все потери Твое овеяли лицо. Вечерний луч смеялся ало, Бессвязно пели на реке. Ты на колени тихо стала В зеленом шелковом платке. Был твой поклон глубок и страшен И так мучительна мольба, Как будто там, у райских башен, О мертвых плакала труба. И в книге слез, пером незримым Отметил летописец Бог, Что навсегда забыт любимым Зеленый шелковый платок. [30] Гельсингфорс, 1920-е гг.

30

Впоследствии это стихотворение было включено в книгу «Только одна жизнь» (Нью-Йорк, 1988) под названием «Зеленый шелковый платок» в сокращенном варианте. Первая строка там: «Покорно умирали свечи…»

* * *

Что мне день безумный? Что мне Ночь, идущая в бреду? Я точу в каменоломне Слово к скорому суду. Слово, выжженное кровью, Раскаленное слезой, Я острю, как дань сыновью Матери полуживой. Божий суд придет. Ношу Сняв с шатающихся плеч, Я в лицо вам гневно брошу Слова каменного меч: «Разве мы солгали? Разве Счастье дали вы? Не вы ль На земле, как в гнойной язве, Трупную взрастили быль? Русь была огромным чудом. Стали вы, — и вот она, Кровью, голодом и блудом Прокаженная страна. Истекая черной пеной Стынет мир. Мы все мертвы. Всех

убили тьмой растленной Трижды проклятые вы!» Божий суд придет. Бичами Молний ударяя в медь, Ангел огненный над вами Тяжкую подымет плеть. 1924

* * *

Это было в прошлом на юге, Это славой уже поросло. В окруженном плахою круге Лебединое билось крыло. Помню вечер. В ноющем гуле Птицей несся мой взмыленный конь. Где-то тонко плакали пули, Где-то хрипло кричали: «Огонь!» Закипело рвущимся эхом Небо мертвое! В дымном огне Смерть хлестала кровью и смехом Каждый шаг наш. А я на коне, Набегая, как хрупкая шлюпка, На девятый, на гибельный вал, К голубому слову — голубка — В черном грохоте рифму искал. 1924

Завтра

Настоящего нет у нас. Разве Это жизнь, это молодость — стыть В мировой, в окровавленной язве? Разве жизнь распинать — это жизнь? Наше прошлое вспахано плугом Больной боли. В слепящей пыли Адским плугом, по зноям, по вьюгам Друг за другом мы в бездну сошли. Только в будущем, только в грядущем Оправдание наше и цель. Только завтра нам в поле цветущем О победе расскажет свирель. Громче клич на невзорванной башне! Выше меч неплененный и щит! За сегодняшней мглой, за вчерашней Наше завтра бессмертно горит. 1924

У последней черты

И. Бунину По дюнам бродит день сутулый, Ныряя в золото песка. Едва шуршат морские гулы, Едва звенит Сестра-река. Граница. И чем ближе к устью, К береговому янтарю, Тем с большей нежностью и грустью России «Здравствуй» говорю. Там, за рекой, все те же дюны, Такой же бор к волнам сбежал. Все те же древние Перуны Выходят, мнится, из-за скал. Но жизнь иная в травах бьется, И тишина еще слышней, И на кронштадтский купол льется Огромный дождь иных лучей. Черкнув крылом по глади водной, В Россию чайка уплыла — И я крещу рукой безродной Пропавший след ее крыла. 1925

* * *

Я был рожден для тихой доли. Мне с детства нравилась игра Мечты блаженной. У костра В те золотые вечера Я часто бредил в синем поле, Где щедрый месяц до утра Бросал мне слитки серебра Сквозь облачные веера. Над каждым сном, над пылью малой Глаза покорные клоня, Я все любил, — равно храня И траур мглы, и радость дня В душе, мерцавшей небывало. И долго берегла меня От копий здешнего огня Неопалимая броня. Но хлынул бунт. Не залив взора, Я устоял в крови. И вот, Мне, пасечнику лунных сот, Дано вести погибшим счет И знать, что беспощадно скоро Вселенная, с былых высот Упав на черный эшафот, С ума безумного сойдет. 1925

* * *

В смятой гимназической фуражке Я пришел к тебе в наш белый дом. Красный твой платок в душистой кашке Колыхался шелковым грибом. Отчего — не помню, в этот вечер Косы твои скоро расплелись… Таял солнечный пунцовый глетчер, Льдины его медленно лились. Кто-то в… белом на усадьбу, [31] Бросил эху наши имена. Ты сказала вдруг, что и до свадьбы Ты совсем уже моя жена. «Я пометила тайком от мамы Каждый лифчик вензелем твоим…» Припадая детскими губами К загоревшим ноженькам твоим, Долго бился я в душистой кашке От любви, от первого огня… В старой гимназической фуражке У холма похорони меня. 1925–1926

31

В этой строке, по-видимому, пропущено слово.