Всем Иран. Парадоксы жизни в автократии под санкциями
Шрифт:
Субсидиями бонусы, которые гражданин получает от государства, не ограничиваются. Власти выделяют деньги для покрытия значительной части медицинских страховок, внедряют программы беспроцентного (или около того) кредитования для покупки жилья, продают отечественные автомобили по фиксированным ценам. Школьное образование бесплатно полностью, а высшее — примерно наполовину: в государственных вузах все студенты обучаются на бюджете. С момента Исламской революции 1979 года именно на социальную политику всегда приходится самая большая доля в расходах госбюджета — в среднем около 50%.
В Исламской республике людям помогают не только власти, но и другие институции, в первую очередь религиозные, начиная от мечетей и заканчивая огромными фондами (перс. «боньяд»). Благодаря собственным бюджетам, не облагаемым налогами, они ведут самостоятельную масштабную социальную игру. Формально
Самая распространенная исламская социалка — раздавать бесплатную еду нуждающимся у мечети. Кроме того, одним из первых начинаний со стороны фондов стала выплата пенсий ветеранам ирано-иракской войны и пособий их семьям. Также боньяды дают работу миллионам людей, поскольку владеют серьезными компаниями в разных сферах: транспорте, металлургии и нефтехимической промышленности, строительстве, сельском хозяйстве, отельном бизнесе и так далее. Фонды обеспечивают страховки, выплату зарплат и пенсий. При этом приоритет при приеме на работу в компаниях, связанных с боньядами, зачастую отдают ветеранам военных действий и их родственникам или выходцам из других слоев населения, нуждающихся в поддержке. Наконец, есть совсем специфичные проявления социальной политики. Например, фонд «Боньяд-е мостазафан» (о нем подробнее ниже) периодически оплачивает долги заключенных, которые оказались за решеткой из-за невыплаченных кредитов.
Но иногда усилий и частных, и государственных благотворителей становится недостаточно — тут-то и начинаются проблемы.
15 ноября 2019 года. День
— Ты посмотри, как они это сделали. В пятницу утром, в единственный выходной, объявляют, что цены выросли в три раза! Пытаются привлечь меньше внимания. Но у них ничего не выйдет. Люди этого не потерпят, — рассуждает Шахин.
Мы втроем сидим на большом балконе его светло-желтого кирпичного двухэтажного дома в горах. Температура здесь градусов на десять ниже, чем в Тегеране, расположенном в сотне километров отсюда, то есть на улице чуть ниже нуля. Вершины гор вдали совсем белые, но тут, на высоте полутора-двух тысяч метров, снег только выпал и лежит тонким слоем. На балконе горит очаг, сооруженный из внутренностей стиральной машины, — с ним теплее. Кроме того, Шахин наготовил какой-то бурды, которую он называет «шараб-е сиб» («яблочное вино») — что-то вроде самодельного сидра. Сегодня он вдруг обнаружил, что напиток получается еще вкуснее, если его подогреть. Так что пока в столице зреет народный гнев, мы в одеялах и шапках греем на боку бывшего барабана от стиральной машины железный чайник с варевом, которое на вкус напоминает слабоалкогольный фруктовый чай.
— Послушай, ты же жил за границей, — говорю я Шахину. — Ты же знаешь, сколько должен стоить бензин. Даже нынешние три тысячи туманов — это ерунда. Бензин не может стоить так дешево. Да и к тому же власти четыре года цены на него не поднимали.
— Да, но для рядовых иранцев это совсем не дешево. Им нужно кормить семьи, инфляция и так рекорды бьет из-за санкций. А тут твое собственное правительство поднимает цену сразу в три раза!
— Они сами загоняют себя в эту ловушку, — вмешивается Хосров. — Каждый раз президент приходит к власти и говорит, что цены на базовые товары останутся прежними. Они боятся их поднимать, потому что знают, как народ отреагирует. Тянут, ждут подходящего момента, а потом оказывается, что тянуть некуда.
— Вот в России, например, тарифы растут каждый год, но понемногу. Люди уже привыкли и не так возмущаются, — вставляю я. А Хосров продолжает:
— Рухани хотел дождаться подходящего момента, когда санкции снимут и люди начнут жить лучше. Тогда и рост цен был бы не таким болезненным. Санкции сняли, но сразу народ улучшений не почувствовал, поэтому они побоялись повышать. А потом пришел Трамп и все планы посыпались.
— Но там же не просто в три раза повысили. Они говорят, каждый сможет покупать 60 литров по льготной цене — 1,5 тысячи туманов за литр, — говорю я.
— Что ж, это лучше, чем ничего, — отвечает Хосров. — Я в среднем расходую 100–200 литров в месяц.
— А я все равно не смогу покупать по льготному курсу. Нужна топливная карта, ее выдают только владельцу автомобиля. А моя машина оформлена на отца, он умер давно, — говорит Шахин.
— А что же ты не переоформишь на себя? — спрашиваю я.
— Да там надо налоги платить, да и мороки с этими документами много…
Хосров с удовольствием отхлебывает из кружки наш
— Слушай, Хосров, мне Шахин рассказывал, твой отец был марксистом, — я решаю сменить тему. — Он состоял в «Туде»[16]?
— Не, просто был леваком. У них была одна малоизвестная группа единомышленников, вот в ней он и состоял.
— И что с ним стало? Сидел в тюрьме?
— Нет, все нормально с ним. Жив-здоров. Их кружок был не особенно активным, он ни в чем таком не участвовал, — говорит Хосров, допивая «шараб-е сиб». Левый исламизм
Иранский проект государства на основе политического ислама, победивший после революции 1979 года, с самого начала был левым. Во-первых, ислам сам по себе ориентирован на социальную помощь и защиту неимущих: один из пяти его столпов — закят, налог, взимаемый в пользу бедных и нуждающихся. Во-вторых, сыграл свою роль и марксизм: перед революцией это учение значительно повлияло на иранскую общественную мысль. Всем известный аятолла Рухолла Хомейни был практиком революции, этаким иранским Лениным. Но, как Маркс и Энгельс повлияли на Ленина, так и у Хомейни были «учителя» — теоретики, чьи труды оказали воздействие на идеологические основы его проекта. Одним из самых влиятельных считается Али Шариати, бывший марксист, который в своих работах стремился соединить левую мысль с политическим исламом. Получив докторскую степень во французской Сорбонне, в 1960-е годы он вернулся в Иран и начал продвигать концепт «красного шиизма» как религии борьбы с социальной несправедливостью, притеснением и тиранией. В его речах привычные исламские концепты получают новое звучание: джихад — это революционная борьба, моджахед[17] — воин революции, а шахид[18] — ее герой. По словам Шариати, пророк Мухаммад не просто принес новую религию, но стремился создать динамическое общество, находящееся в состоянии перманентной революции. В его трактовке трагически погибшие шиитские имамы Али и Хусейн[19] пали в борьбе за возвращение мусульманской общины к первоначальному революционному прочтению ислама.
Марксизм вообще приобрел немалую популярность в Иране в 1960-х и 1970-х. Во-первых, сказывалась близость к Советскому Союзу, который еще во времена Второй мировой войны и первых послевоенных лет создал свои ячейки в Иране. Во-вторых, левые настроения были естественным ответом на госкапитализм во времена шаха. Масштабные преобразования и экономический рост 1960-х сопровождало нарастающее неравенство. Мохаммад-Реза Пехлеви пытался ввести систему массового медицинского страхования, но она охватывала только рабочие профессии, фактически не затронув сельскую местность, где проживало около 50% жителей страны. Похожая проблема существовала в сфере образования — к 1976 году уровень грамотности в городах среди мужчин достиг 74%, но в сельской местности оставался только 44%; для женщин цифры составляли 44% грамотных в городах и только 17% в деревнях и селах. В общем, благами цивилизации, которыми так гордился шах, в Иране наслаждалась лишь небольшая прослойка городского класса, составлявшая едва ли более пятой части населения[20].
На момент Исламской революции в стране действовало несколько десятков активных марксистских организаций самых различных направлений и оттенков: от поклонников Мао до троцкистов. После свержения шаха именно между левыми и исламистами шла борьба за власть, которая, впрочем, быстро закончилась: за пару лет сторонники политического ислама полностью вытеснили своих соперников со сцены. Уже к началу 1980-х левое движение в Иране было разгромлено, ключевых лидеров убили, посадили в тюрьмы или вынудили эмигрировать. А в 1982 году исламисты обрушились на уцелевшую и стремившуюся вписаться в структуру новой власти просоветскую партию «Туде» — тысячи ее представителей оказались в тюрьмах.
Одной из причин провала иранских марксистов стали постоянные расколы. СССР к тому моменту уже утратил роль безоговорочного авторитета для левых всего мира, поэтому «Туде» даже многие местные единомышленники воспринимали как враждебную структуру. Впрочем, и другие объединения никак не могли найти общий язык, поэтому о едином фронте в борьбе с исламистами и речи не было. Но не меньшую роль в победе исламистов сыграло то, как они впитали социалистические идеи, переработали и интегрировали в свою повестку. Неожиданно для марксистов сторонники политического ислама стали не хуже их говорить о социальной справедливости, только без заумных рассуждений о классовой борьбе и цитат из Маркса. Левые идеи они облекли в привычную и понятную простым иранцам форму исламских концептов.