Встречь Солнца
Шрифт:
Подтолкнув локтем Сергея, поднялся Григорий.
— Что, танкистам не пристало от матушки-пехоты отставать? Так? — улыбнулся Щелкачев.
— Так точно, товарищ парторг! Не пристало. И вообще, я предлагаю градусник убрать.
Кругом одобрительно зашумели. Но Щелкачев покачал головой.
— Нет, это не годится. Пусть каждый сам решает за себя и поступает так, как ему позволяют силы и подсказывает совесть. Пошли?
Кротов тронул Александра Павловича за рукав и глазами показал в угол палатки, где остался лежать Клыков. Чувствуя себя неловко перед ребятами, он решил
Щелкачев повторил:
— Пошли, пошли. Время не ждет.
Дождавшись, пока все выйдут, он подошел к Ваське и тронул его за ногу.
— Ну-ка, очнись на минутку.
Васька нехотя поднял голову.
— Чего еще?
— Прости, что побеспокоил. Если ты не идешь, то одолжи мне твои рукавицы, а то я свои ночью водителю одному отдал. С мотором парень возился и пальцы поморозил немного.
Васька сел.
— Ты всю ночь на зимнике был?
— Ничего не поделаешь. Заболел шофер один. Не простаивать же машине. Даешь рукавицы, что ли?
— Да чего ты ко мне пристал? «Даешь — не даешь!» Отдай жену дяде… — пытаясь скрыть растерянность за грубостью, набросился на Щелкачева Васька, торопливо одеваясь. — Мне в лайковых перчатках тоже не с руки землю долбать. — И, уже стоя у выхода из палатки, посоветовал: — Пошел бы выспался сначала. А то из тебя сейчас такой же работяга, как из меня прокурор. Рукавицы ему понадобились!
Васька исчез. Александр Павлович достал из-за пазухи добротные меховые рукавицы, надел их и, улыбаясь, вышел из опустевшей палатки.
Больше всего доставалось шурфовщикам. Сцементированная морозом земля подавалась трудно. От удара ломом на ней оставалась лишь небольшая белая выщербинка, и приходилось жечь костры, чтобы этот панцирь стал хоть немножко податливее.
Бульдозеристов в какой-то мере все же обороняла от жгучего мороза кабина, а шурфовщикам от темна и до темна надо было бить железом в каменную грудь земли.
Щелкачев дни и ночи пропадал на зимнике, урывками появлялся на полигонах и снова возвращался к машинам, на помощь шоферам, которые, отказывая себе в короткой передышке, сами разгружали оборудование, продовольствие, лес.
Григорий Селиванов переходил от бульдозера к бульдозеру, ковырялся почерневшими от масла и холода пальцами в двигателях, а когда видел, что кто-нибудь из машинистов начинает клевать носом, гнал его на час-полтора в палатку, приговаривая:
— А ну-ка, распрягайся, Росинант. Дай погреться немного.
И садился за рычаги сам.
То здесь, то там из тумана выплывала длинная фигура Матвея Прохорова с ломом в руках или бревном на плече.
Обедали здесь же на полигонах, отогревая на кострах консервы и оттаивая твердый и звонкий, как кирпич, хлеб.
Эта жизнь и этот труд могли бы показаться каторжными, если бы были подневольными. Но каждое утро в палатку заходил Прохоров и тихо, словно советуясь, говорил:
— Опять пятьдесят восемь. Спать будем, или как?
И снова, как один, поднимались ребята и молча выходили в туман, на полигоны, куда их вели лишь чувство долга и солидарности.
Все как
Как ни утомительна была работа, молодость брала свое. Нет-нет да и находилось время заглянуть вечерком на часок-другой в центральный поселок прииска, где можно было пополнить запасы чая и курева, сходить в кино и даже потанцевать в клубе с девушками. В свободные от киносеансов и кружковых занятий вечера заведующий клубом, вооруженный аккордеоном, успешно состязался с потрепанной «Яузой», которая, исполняя томное танго, срывалась вдруг на галоп или играла быстрый фокстрот в темпе церемониального полонеза. Впрочем, это только прибавляло веселья.
Несколько раз заглядывал сюда и Сергей, сначала с Григорием, потом — один. Нет, это не было изменой дружбе и не говорило об особом пристрастии Сергея к танцам. Катя — вот кто тому причина.
Первое время Сергей и Григорий были для нее единственными на прииске близкими знакомыми, тем более, что Катя продолжала считать их в некотором роде своими подопечными. Ее живо интересовали и дела друзей, и как они устроились на новом месте, и их планы на будущее.
Честно говоря, парни не особенно охотно отвечали на ее настойчивые расспросы. В короткие минуты отдыха хотелось сбросить с себя нелегкий груз участковых забот и просто пошутить, послушать какую-нибудь забавную историю, созорничать, затеяв веселую возню в сугробе.
Но скоро стало очевидным, во всяком случае Григорию, что и в танцах, и в играх Катя отдает предпочтение Сергею.
И теперь, когда они приходили на прииск, у Григория неизменно находились какие-нибудь срочные дела, и Сергей с Катей оставались вдвоем.
Однажды вечером, придя в поселок, друзья узнали, что Катя прихворнула, и зашли навестить ее в общежитие. Катиных подруг дома не было. Очень скоро, сославшись на какое-то поручение, ушел и Григорий.
Сергей и Катя сидели рядом, склонившись над полугодовым комплектом «Огонька», когда в комнату вошел начальник телефонного узла, человек уже пожилой, с лицом утомленным и бесстрастным.
— Здравствуйте.
Вошел он тихо, и голос его прозвучал так неожиданно, что Катя вздрогнула и непроизвольно отодвинулась от Сергея. Лицо девушки залила краска смущения.
Но начальник не обратил внимания ни на Катино смущение, ни на Сергея.
— Что, Кузнецова? Болеешь? Проведать зашел.
— Немножко, Петр Игнатьевич. Завтра в ночь, думаю, выйти уже. Да вы садитесь, — засуетилась Катя, выдвигая из-под стола табуретку.
— Да нет, пойду я. Некогда. А ты выздоравливай. Нехорошо подводить. И гостей гони. Тебе небось постельный режим прописали?
Щеки девушки снова вспыхнули:
— Это мой товарищ, тоже проведать зашел, — словно оправдываясь, сказала Катя и поспешно добавила: — Он бывший связист…
— Вот как? — Начальник телефонного узла с интересом посмотрел на Сергея и протянул ему руку. — Здравствуйте, коллега. Какой связист? И почему вдруг бывший?
— Кончал ремесленное электротехническое когда-то, потом немного до армии на телефонной станции монтером работал. Вот и все, — ответил Сергей.
— А теперь что же?