Встречь Солнца
Шрифт:
— Я-то пойду сейчас.
— А я не пойду. Я уже свое отышачил сегодня, с ломиком. А биндюжником сюда не нанимался.
Саша сказал невинно:
— Понятно. У остальных, стало быть, сегодня выходной, был.
— Остальные сознательные.
— А ты?
— А я еще нет. Перевоспитываюсь. Может, ты лекцию прочтешь?
Ответа не последовало. Широко разбросав руки, Саша уже спал. Нехотя поднялся и вышел из палатки Сергей. Васька встал и сказал, ни к кому не обращаясь:
— Пойду гляну, как этот, активный,
— Пойди-пойди, глянь, — согласно откликнулся Степан, по-хозяйски устраиваясь на его место.
На берегу Васька некоторое время наблюдал за работой, глубоко засунув руки в рукава полушубка. Потом наугад окликнул:
— Эй, начальник!
Подошел Александр Павлович.
— А-а! Старый знакомый! Здравствуй.
— Ты?! — Васька даже отступил на шаг от неожиданности.
— Ну, я. Чему ты удивляешься? Гора с горой, говорят, не сходится… А ты что? Любуешься?
— Смотрю и точно — удивляюсь. До самой простой вещи работнички твои докумекать не могут. Скажи им, что бревна и груз по низу водичкой смочить можно. По льду, как по маслу, заскользят.
Александр Павлович с удивлением посмотрел на Ваську.
— А ведь точно.
— Соображать надо, — наставительно произнес тот.
— Верно, надо. Вот и бери ведро да займись. Давай-давай, не стесняйся! — И Щелкачев направился к машине. — Хлопцы, есть хорошее предложение. Сейчас вам автор покажет, что надо делать.
К Ваське подошел Василий Кротов.
— Ты что, с парторгом нашим знаком?
— С парторгом? — удивился Васька. — Ах, с парторгом! — сообразил он. — Ну, конечно. Старые знакомые.
— Это на какой же почве?
— На спортивной, — лихо соврал Васька. — Между прочим, — доверительно сказал он, кивнув в ту сторону, куда ушел Щелкачев, — чемпион по самбо. На любого противника — не больше чем полминуты. Даже на меня.
…Это были тяжелые дни и ночи. В семь часов утра в палатке ребят появлялся Матвей Прохоров и тихо говорил:
— На дворе пятьдесят шесть. Будем спать, или как?
Первым отдирал голову от подушки Саркис Аромян. Вглядываясь в темноту, говорил с укором:
— Зачем обманываешь? Только пять часов.
— Семь.
— Скажи, пожалуйста, какая неприятность. Кажется, пять минут назад дрова подкладывал. Было без десяти пять… Ага! У тебя часы спешат…
— Правильные у меня часы. И печь твоя прогорела.
Саркис вскакивал и начинал возиться в темноте возле печки, что-то роняя и чертыхаясь. Теперь Прохоров мог уходить в полной уверенности, что через десять минут в этой палатке все будут на ногах. И действительно, раздув печку, Саркис поднимал шум и будил всех так настойчиво и назойливо, что спать не было никакой возможности.
— Ребята! Кончай ночевать! Иликак уже час как ушел.
— Бригадир, поднимайся! Глянь, вся бригада давно ушла, один ты остался.
— Вася,
Сергей просыпался еще до того, как до него добирался Аромян, но подняться сразу не мог. Ночь не приносила отдыха. Наоборот, усталость чувствовалась еще больше. Голова, ноги, руки казались налитыми свинцом. Нестерпимо ныла спина.
Ну вот, опять дождался! Саркис соскреб с заиндевевшей стенки снег и швырнул его прямо в лицо. Брр-р!..
Походному выходили из палатки в плотный, как молоко, морозный туман и, едва различая в двух шагах спину впереди идущего, двигались гуськом к полигону. Тело бил мелкий озноб. Продрогнув в холодной палатке, согревались только работой.
Что это была за работа! Люди отдавали ей все время, все силы. Отдыхали — нет, не отдыхали, а делали передышку, — только тогда, когда руки переставали держать инструмент или рычаги машины. Как им доставалось, этим простым, покарябанным и помороженным рабочим рукам!
Сергею казалось порой, что, если он сейчас бросит рычаги, то уже больше никогда не найдет силы взяться за них снова. И, сжав зубы, уговаривал себя: «Еще только одна ездка… еще одна…» — Он автоматически переключал рычаги. Сто метров вперед — сто назад, сто — вперед, сто — назад… То утекала под машину, то выплывала из-под нее сухая коричневая земля; перекатывался, вырастая как снежный ком, земляной вал…
Едва только Сергей добирался до нар и валился ничком на подушку, как под закрытыми веками оживала та же картина: течет под машину, выплывает из-под нее сухая коричневая земля, катится впереди земляной вал…
И мороз — жестокий, пронизывающий до костей мороз, когда трудно дышать и руки прикипают к металлу. Ночью он преследовал их даже в палатке.
Стояли «актированные» дни. С грохотом орудийного выстрела лопался лед на реках; трещали видавшие виды столетние колымские лиственницы. В такие морозы наружные работы обычно не ведутся. Но не; здесь.
Как-то утром они не вышли на работу. Повинен в том был Васька. Выйдя из палатки и глянув на градусник, он вернулся с таким видом, как будто в его власти было одарить человечество величайшим из благ.
— Заваливайся обратно, ребята! Господь-бог нам выходной выхлопотал.
Видимо, слишком велико было искушение, что ни у кого не закралось сомнения в их праве на это неожиданное счастье.
А через полчаса к ним пришел Щелкачев. Почерневший, осунувшийся, как, впрочем, и все, он молча нагнулся к печке и, достав уголек, прикурил. Потом обвел всех долгим, испытующим взглядом.
— Если мы хоть на один день выбьемся из графика, участок весной не даст золота. Я, Рокотов, Прохоров и Селиванов решили работать в любую погоду. Заставить вас никто не может. Поэтому я только приглашаю: кто желает к нам присоединиться, пусть выходит.