Вторая жизнь Арсения Коренева книга третья

Марченко Геннадий Борисович

Она звонко рассмеялась, а я подумал, какая же мама у меня ещё молодая и красивая… И что особенно приятно, не без моего непосредственного участия. Как только замечу, что начинает стареть, жаловаться на болячки — снова проведу сеанс общего омоложения организма.

Всю бутылку вдвоём мы уговорить не смогли, и в семь утра я, чувствуя себя на позитивной волне, по традиции отправился на пробежку. Бегал я по пустынному в этот ранний, да ещё и субботний час скверу Лермонтова, как раз мимо «Паруса», навевавшего одновременно приятные и грустные воспоминания. Таня, как ты могла?! Даже в груди кольнуло. Хотя, возможно, кольнуло в результате беговой нагрузки, тем

более не совсем в районе сердца, хоть и слева. Уж кому, как не мне, знать месторасположение главного органа человека! Впрочем, когда появляются проблемы с сердцем, то отдавать может даже в руку. Но будем верить, что в таком возрасте болезни сердечно-сосудистой системы обойдут меня стороной. В прошлой жизни, во всяком случае, на сердце и сосуды я не жаловался.

На следующий день, в воскресенье, в 13.30 вышла в эфир передача «Музыкальный киоск», героем которой мне довелось стать. Смотрели с мамой, она даже надела зачем-то своё лучшее платье, хоть я и предупредил, что, возможно, и не в этом выпуске меня покажут. А то и вовсе не покажут, решат задним числом, что я не соответствую формату передачи.

Но мои опасения, к счастью, оказались напрасными, показали даже то, что я и не рассчитывал увидеть, включая исполнение под гитару песни «Букет».

— Ой, какая хорошая песня, — сложила молитвенно руки мама, когда на экране я отложил гитару в сторону. — А чего молчал, что новую песню сочинил?

— Хотел сюрприз тебе сделать.

— Какой же ты у меня талантливый!

Подумаешь, я еще и вышивать могу… И на машинке тоже.

После эфира программы «Музыкальный киоск» с моим участием я и вовсе стал местной достопримечательностью. В тот же вечер началось хождение, соседки одна за другой приходили якобы к матери, а между делом заводили разговор о телепередаче с моим участием, и в итоге напрямую меня спрашивали, как там оно, на телевидении, и просили даже спеть «Букет». Я заявлял, что могу только под гитару, а её у нас нет, посему извините. Когда одновременно в нашей квартире собрались три соседки, и одна попросила спеть новый шлягер, а я сказал про гитару, она тут же метнулась домой и принесла чудовище родом с бобруйской музыкальной фабрики. Пришлось, стирая пальцы в кровь, петь, да ещё и на бис исполнять. Кстати, получилось неплохо, в настроенном виде гитара звучала ещё более-менее.

В больнице история повторилась. На меня даже из других отделений приходили посмотреть. С вопросами не лезли, делали вид, что по каким-то делам пришли, а сами, общаясь с коллегами, то и дело косились в мою сторону, если я находился в поле их зрения. Ну а врачи нашего отделения, само собой, спрашивать не стеснялись. И почему я скрыл, что еду в Москву на запись? И как там всё, на телевидении? И «Арсений, запишешь слова с аккордами»?

Романовский делал вид, что ничего не случилось, а может, и правда он телевизор не смотрит и не слушает, о чём говорят подчинённые? Хотя это вряд ли. Я для него вообще заноза, сваливавшаяся на его голову из Сердобской ЦРБ, и нет чтобы быть тише воды и ниже травы, как и полагается вчерашнему интерну, и смотреть в рот непосредственному руководителю, так ведь лезет со своими безумными инициативами, и мало того, они ещё и находят поддержку на самом высоком уровне. Вот же как должно быть обидно человеку, где-то в глубине души я ему даже немного сочувствовал. Но очень немного, самую малость. Потому что знал — при любом удобном случае Сергей Андреевич мне отомстит. А значит — расслабляться нельзя ни на минуту.

Я совсем забыл о Шумском, но он сам напомнил о

себе. Пригласил встретиться после работы в сквере Лермонтова, на лавочке напротив бюста поэта. Причём пришёл он раньше оговорённого времени, и я застал его на этой самой лавочке… лузгающим семечки. Шелуху он аккуратно отправлял в стоявшую рядом урну.

— Угощайтесь? — он протянул мне кулёк.

— Для конспирации? — хмыкнул я, подставляя сложенную лодочкой ладошку.

— Ну почему сразу для конспирации? — как показалось, даже обиделся слегка Владимир Борисович. — Что мы, комитетчики, не люди, что ли? Вот увидел бабушку, торгующую жареными семечками, попросил пару стаканов насыпать в кулёк. Кстати, вкусные, не находите?

— Угу, — буркнул я, думая, куда мне-то девать шелуху, поскольку до урны через сидящего рядом Шумского я не дотягивался. — Так зачем приглашали?

Собеседник не спешил с ответом, он отвлёкся на голубей, которые расхаживали рядом и нагло косились в нашу сторону. Бросил им жменю семечек, и тут же невесть откуда налетели ещё с пяток пернатых крыс, устроив небольшую кучу-малу. Любуясь на это зрелище, Владимир Борисович, не поворачивая головы, спросил:

— Никаких новых видений с вами не случалось?

— М-м-м… Да вроде нет, а что?

— Вот у нас, пензенских, привычка отвечать вопросам на вопрос, — хмыкнул он. — Так спросил, ради проформы. А пригласил я вас сюда, чтобы, так сказать, лично поблагодарить. Ваше последнее видение оказало государству помощь в поимке предателя. Да-да, тот человек, которого вы мне описали, оказался предателем, продающим наши секреты… Скажем так, западным спецслужбам. Я не могу раскрыть вам всех деталей, но если бы не вы, то государству мог быть нанесён огромный урон. Хотя он уже и так постарался, сука.

Впервые за всё время общения с Шумским я увидел на его лице гримасу неприкрытого презрения. Оно и понятно, такие люди, как Тяглов, уважительного к себе отношения не заслуживают. Их можно только презирать. И наказывать по заслугам.

— И ведь на самом деле он открытой форточкой в своём кабинете подавал сигнал, что у него готова для передачи очередная партия секретных документов. Честно говоря, ваши видения — это даже не из области фантастики, а что-то совсем уж нереальное.

— Если бы я ещё мог их контролировать… А что станет с предателем? Его расстреляют? — спросил я.

— Это уже будет суд решать. А он пройдёт, скорее всего, в закрытом режиме.

— А перевербовать его не пробовали? В смысле, этого предателя? Чтобы он дезу врагам подбрасывал.

— Дезу? — приподнял брови Шумский.

— Дезинформацию, — уточнил я.

— А, в этом смысле… Я не знаю всех деталей, но, думаю, этот вариант тоже рассматривался. Возможно, что ещё и рассматривается. А меня попросили передать вам благодарность от лица столичного руководства. Что я и делаю.

— Хоть бы грамотку дали, — притворно вздохнул я.

— Будет вам и грамота когда-нибудь… Наверное.

— И на том спасибо. Может быть, на моём памятнике даже напишут: «Он Родину спасал в видениях своих…»

— Арсений Ильич, прекращайте ёрничать, — скривился Шумский. — Такими вещами не шутят… В общем, спасибо ещё раз вам от всего нашего ведомства, больше я вас не задерживаю. А я, пожалуй, ещё посижу, погода уж очень хорошая, настоящее бабье лето, — он мечтательно зажмурился и, не открывая глаз, добавил. — И просьба, само собой, о ваших видениях и нашем разговоре — никому. А как ещё что-то увидите — звоните, не стесняйтесь. Даже если видения вам самому покажутся полным бредом.