Вторая жизнь Арсения Коренева книга третья

Марченко Геннадий Борисович

— Помнишь, мы с тобой по телефону на днях обсуждали статью в «Комсомолке» про меня? Я тебе не говорил, но после неё меня вызывал к себе первый секретарь обкома комсомола Артамонов. В общем, 12-го числа на бюро будут обсуждать вопрос об исключении меня из членов ВЛКСМ.

— Что?!

Марина приподнялась на локте, лицо её выражало возмущённое недоумение.

— Но почему? Ведь это же «Комсомольская правда» написала, печатный орган ВЛКСМ! И тем более всё, что там написано — априори не может быть ложью.

Вишь ты, слова какие умные

знает, априори… Недаром в педе учится.

— Ну выходит, что нашим комсомольским начальникам «Комсомольская правда» не указ, — философски заметил я. — Ладно, не переживай, прорвёмся. Если комсомол терпит в своих рядах таких, как Артамонов и его клика, которая на меня накинулась в его кабинете, то на фиг нам такой комсомол не нужен.

— Сеня, что ты говоришь?! Это вообще будет малодушием, так вот без борьбы сдаться, положив на стол комсомольский билет.

— Нет, я-то скажу что-нибудь в свою защиту, только, боюсь, на членов бюро это мало подействует. А то и ещё больше их разозлит… Так, ладно, ты вроде домой до десяти обещалась вернуться, а время уже половина доходит. Давай шустро одеваться, и пойду тебя провожу.

Утром 12-го я надел лучший костюм, нацепил галстук, начистил ботинки, надушился… Поглядел на себя в зеркало трюмо, подмигнул сам себе, грустно улыбнувшись. Будь что будет! В конце концов, с работы меня не уволят, да и песни приносят стабильный доход. Не пропадём!

«Жигуль» я снова припарковал во дворе Марины. Надеюсь, не угонят, пока меня будут распекать на бюро. Всё-таки «клюшка», замыкающая рулевое колесо и педали, виделась мне более-менее надёжным противоугонным средством.

— На заседание бюро обкома комсомола.

Как и в прошлый раз, я протянул дежурному милиционеру паспорт. Сегодня сидел другой, постарше и усатый. Тот сделал в журнале отметку и вернул документ мне, показав, куда идти.

В небольшом актовом зале, вмещавшем человек триста, народ ещё собирался. Я скромно сел на последнем ряду, жалея, что нет с собой мобильного телефона, чтобы погонять «Малефисенту» — любимую игру три в ряд, ни даже кубика Рубика, который также ещё не изобретён. Оставалось сидеть и пялиться на занимающих свои места комсоргов учебных заведений и предприятий. В том числе и нашего — Ольгу Пятницкую, с первого же дня моего нахождения в областной больнице, поставившей меня на учёт в местной комсомольской организации, куда я теперь каждый месяц платил взносы. Напомнила мне комсорга сердобской больницы, та тоже сразу же вцепилась в меня, будто клещ.

Увидела меня, подняла брови, подошла.

— Коренев, а вы чего здесь?

— Пригласили на бюро, отчитывать будут.

— В смысле?

— Я думал, что до вас должны были довести причину, как до комсорга нашего медицинского учреждения и моего шефа по комсомольской линии. За статью в «Комсомолке».

— А, это за ту самую?

— Наверное, — пожал я плечами. — Других вроде не было.

— И что же теперь будет? — нахмурилась девушка.

—

Исключат из комсомола… Наверное.

— Ничего себе! А мне показалось, что в статье всё по делу. Мы с коллегами нашего отделения обсуждали статью, и сошлись во мнении, что и вы, и журналистка озвучили правильные вещи.

— Руководство обкома считает по-другому, — махнул я рукой. — Ты же не будешь им перечить, проголосуешь, как все, верно?

Оля закусила губу, и я по её лицу понял, что проголосует за моё исключение, никуда не денется. Эх, не все русские женщины коня на скаку остановят и в горящую избу войдут.

— Я воздержусь, — тихо буркнула она.

Я про себя хмыкнул. Что ж, это достойный уважения поступок.

Между тем члены президиума заняли свои места. Тут я увидел помимо Артамонова и его соратников, с которыми сталкивался не так давно — «воблу» Вяземскую и прилизанного Линника. И ещё парочку незнакомых мне человек.

Наконец все, кто мог и хотел, заняли свои места, и Артамонов, оглядев свинцовым взглядом собравшимся, мазнув в том числе и по мне, сказал в микрофон:

— Добрый день, дорогие товарищи! Сегодня у нас проводится очередное собрание, на котором будет рассмотрен ряд вопросов. Сейчас я их зачитаю.

И начал зачитывать в порядке очерёдности. Меня оставили на десерт, будут разбирать последним. Это час, а то и полтора придётся тут торчать.

Я непроизвольно зевнул. Поспать ночью толком не удалось, в крови бурлил адреналин ввиду предстоящего судилища надо мной. Всю ночь прокручивал в голове, что я буду говорить и стоит ли вообще что-то говорить, метать бисер, так сказать… Но как вот я матери, например, сообщу, что меня исключили из комсомола? Для неё это будет трагедией!

А ещё не мешало бы пообедать, в животе уже начинало урчать. Как в 8 утра позавтракал — так с тех пор во рту ни крошки. От волнения есть не хотелось. Зато сейчас резко приспичило.

Я помнил, что в здании имелась столовая, только обслуживала она сотрудников обкома, так что в этом плане мне ловить нечего. Не на улицу же бежать в пельменную, потом могут и не пустить обратно. Ладно, постараюсь вздремнуть, может, во сне и голода чувствовать не буду.

Я и впрямь задремал, вот только тут же мне явилось видение сочного, исходящего паром шницеля, возлежавшего на горке желтоватого картофельного пюре. Я тут же проснулся от этого видения со ртом, наполненным слюной. Нет, ну так нельзя!

В этот момент обсуждали вопрос со студенческими строительными отрядами, которым летом предстояло отправиться на стройки как местного, так и всесоюзного значения. Видно, не судьба мне узнать, чем там дело закончится, думал я, стараясь не привлекать к себе внимания по пути к выходу.

— Арсений Ильич!

Я аж вздрогнул, обернувшись на усиленный акустическими колонками голос Артамонова.

— Вы нас не покидайте пожалуйста. Мы сегодня и по вашему поводу в том числе собрались.

— Я ненадолго.