Второй прыжок с кульбитом и пистолетом
Шрифт:
Оптимистическая трагедия, ей богу — остается только развести руками. Не было печали, да куда деваться? Партнера надо выручать. Игнорируя Колин запрет, я не бросил болтать с Риммой за жизнь, собеседник больно интересный. Кроме того, продолжал втихаря таскать ей шмотки. Не часто, по мелочам, исключительно для личного потребления. Тут такое дело — никуда ведь от бартера не денешься, внукам кушать хочется каждый день.
— Что ж, начнем с простого, — решил я. — Руки на стол.
— Прямо сейчас?! — ахнула она.
— А чего тянуть, — сверху я уложил ладони Антона. — Будем из тебя нового человека делать.
— А это не больно? —
Я усмехнулся в ответ:
— Еще никто не жаловался! Глубоко вздохни. Выдохни. Работаем вместе, это называется аутотренинг.
— Ой, — прошептала она вдруг. — В кончиках пальцев колет… И тепло пошло… А в животе жарко стало!
Такое резвое начало удивило и Антона. Мы же еще ничего делать не начали, а она уже завелась, всего лишь от соприкосновения рук!
— Дед, мне тоже тепло стало, — он поежился. — И мурашки по всему телу.
— Работаем, — испытывая подобные чувства, отступать я не собирался. — Римма, представь себе: шумит водопад, течет речка. Солнышко светит, птички поют. Тишь и благодать. Представила? Тогда расслабься. Не стоит думать о том, что может случиться. Вместо этого надо ценить то, что имеешь сегодня. Дом, дети, любимый мужчина… Чего еще желать? И не будем прятаться от собственных страхов. Страхи ничтожны, и существуют не для того, чтобы напугать нас. Наши страхи и тревоги говорят лишь о том, что в жизни есть нечто действительно важное, ради чего их стоит преодолеть. Ты опускаешь руки в струящуюся воду — все мелкие заботы смывает река. Жизнь налаживается, у тебя отличное настроение и нет повода для печали… Повторяй за мной: я чувствую себя прекрасно, мне легко и комфортно, радость жизни наполняет меня. Сердце бьется ровно, ритмично, спокойно. Мой лоб прохладен, я дышу и радуюсь. Будущее может отличаться от настоящего, и я в состоянии изменить его прямо сейчас. Счастье придет ко мне, когда оно будет исходить от меня. Я постараюсь стать лучше, а не думать, что я лучше. Буду есть то, что люблю, делать так, как люблю. Говорить о том, что люблю, жить так, как люблю. Буду жить сегодня…
Двадцатиминутный сеанс отнял у меня все силы, Антон тоже тяжело дышал.
А Римма замерла с закрытыми глазами и легкой улыбкой. И когда мы убрали руки, из транса она не вышла.
— Дед, такого еще не было! — запаниковал Антон. — Она будто окаменела. Что делать будем?
— Будить нельзя, — пробурчал я. — Из состояния отрешенности надо плавно выводить. Попробуем мысленный посыл.
Снова уложив ладони сверху ее рук, я вздрогнул — бледная синяя искра проскочила между нами.
— Видал?! — воскликнул я, и парень ошарашено согласился:
— Жахнуло!
Молния перетекла в бледно-синее сияние, которое постепенно окутывало Римму. От рук оно перешло к плечам, а потом двумя потоками устремилось к голове и ногам. В конце концов, бледно-синий кокон полностью поглотил ее.
Разгораясь новогодней елкой, тысячи огоньков замерцали внутри ее тела.
— Господи, — пробормотал Антон. — А это что еще за гирлянда?!
— Не дергайся, — посоветовал я, подавляя собственное желание одернуть руки.
Такое чудное зрелище и через тепловизор не увидишь — тело Риммы обратилось в туман, а прямо перед нашими глазами красным яблоком пульсировало сердце. Еле заметная футболка не мешала обзору, отходящие в разные стороны кровеносные сосуды обозначились яркой разноцветной мишурой. Под прозрачными, но ясно видимыми ребрами,
— А это, выходит, печень? — вглядываясь в живое сизое пятно, Антон пребывал в ступоре.
— Точно, — я облегченно вздохнул. Мы с парнем видели одну картину, значит, ум за разум еще не зашел. — А ниже, Тоша, кишечник.
— Неужели у нас в животе тоже столько кишок? — заплетающийся язык парня еле шевелился, Антон явно собрался отъехать в обморок. Или он так под аутиста косит? А у меня не было слов для выражения собственных чувств — на смену удивлению пришло потрясение. Это не галлюцинация в режиме инфракрасной подсветки, мы ясно видели одно и то же: внутренние органы человека, ярко раскрашенные безумным художником. И все имело свой оттенок — нервы, сухожилия, кости. Разноцветные огоньки, разбегаясь в разные стороны, пульсировали живыми светлячками.
— Блин, да что же это такое… — Антон начал приходить в себя. — Я вижу человека насквозь, но зачем мне это надо? Не хочу!
Несмотря на мой протест, он убрал руки — свечение моментально угасло, и Римма открыла глаза.
— Ой, я что, уснула? Такое впечатление, что выспалась на всю жизнь, — с тихим восторгом воскликнула она. — Как сладко здесь пахнет яблоками и мальвами… Тоша, мне твой аутотренинг пришелся по душе!
— Вот и славно, — выдохнул Антон. — Продолжим завтра, в шесть утра.
— Ага, — Римма козочкой подскочила и даже, кажется, притопнула. — Словно десять лет скинула!
Я присмотрелся: партнерша в самом деле посвежела. Что же этобыло?
На радостях Римма чмокнула Антона в щеку и подхватила свои сумки. Да, работу молочницы никто не отменял.
Глава сорок четвертая, в которой нашего полку прибыло
Некоторое время мы с Антоном сидели, словно пыльным мешком из-за угла стукнутые — переваривали увиденное. Анатомия в картинках отдыхает, это какой-то оживший анатомический атлас, где контрастность и насыщенность цветов выкручена до максимума. Но ведь так не бывает…
— Чего это она такая счастливая умотала? — лучась не менее довольной улыбкой, Вера прижимала к груди фарфорового слоника.
По молчаливой договоренности, обсуждать Римму мы не стали. О чем говорить, если самим непонятно? Впрочем, для разговора у меня была заготовлена иная тема.
— Знаешь, Вера, вчера с твоим отцом виделся, — без раскачки рубанул, сплеча.
Эту новость не стоило откладывать в долгий ящик. И пусть мечтам Нины сбыться не суждено — известие о внезапном появлении папаши в тайне не сохранить. Тут надо чего-то сразу решать, не доставят счастья ложные надежды. Упреков Нины я не опасался, дружба с Верой мне дороже.
— Как это? — брови поползли вверх, и слоника она поставила на стол. — Ничего не путаешь? Он же давно умер!
— Не умер, солнышко, как оказалось, — я положил руку ей на плечо. — И просит разрешения с тобой встретиться.
Глаза Веры набухли слезами:
— Вот как… А где он был восемнадцать лет?
— Интересный вопрос, — язвительно буркнул Антон. — Явился, не запылился.
— Незачем гадать, при встрече сама спросишь, — я старался держать нейтральную позицию, и злиться вместе с Антоном было бы неправильно. Тут в своей семье не всегда разберешься, а уж в дебрях чужих отношениий сам черт ногу сломит.