Вторжение Бурелома
Шрифт:
– Ну что ж!
– холодно, хотя и не без внутренней дрожи, сказала я. Ты, как я погляжу, скор на выводы. Твое дело. Разубеждать не стану.
Мы уже вышли на Кирочную. Я увидела троллейбус, идущий в сторону метро, выдернула свою руку из Левиной руки и бросилась на остановку. Лев за мной не побежал.
Было так обидно и стыдно, что в тот момент я совершенно забыла, в каком пребываю виде. И сколько бы на меня ни смотрели, я ни на кого не обращала внимания. В моей жизни рушилось, не успев как следует начаться, что-то чрезвычайно важное для меня... И каким далеким и от этого
– Боже! Маша! Что! За! Вид!
– вскричала мама, открывшая мне дверь.
Отец выбежал на мамины крики.
– Машенька! Дочка! Что случилось?!
– Ребята, тихо! Ничего страшного. Я поскользнулась. В детстве я их так называла: "ребята", и их успокоило это призванное мной из детства обращение.
– Но ты не расшиблась?
– Сейчас посмотрим. Кажется, коленка чуть-чуть побаливает.
Они помогли мне раздеться. Причем мама вздыхала и охала, принимая у меня пуховик:
– Черт знает, берут ли их в химчистку.
Эта наша общая с ней реакция меня несколько развеселила, если разумеется, меня можно было развеселить.
После ванны я попила с родителями чаю и отправилась поспать часок: плакать и спать тянуло неумолимо.
– Папа, разбуди меня к "Факту".
– А, может, до утра поспишь? Что-то последнее время с тобой все какие-то происшествия приключаются... Отдохнула бы...
– Нет, нет, в одной из ленинградских передач должны показать сюжет рекламу нашего ресторана: хочу посмотреть, что у них получилось...
– А тебя снимали?
– Да.
Я не врала. Рекламный сюжет, понятно, за большие деньги, снимался и должен был вот-вот появиться, но когда и где, никто еще не знал. И говоря по правде, этот сюжет меня мало волновал, хотя я действительно могла попасть в кадр. Волновало меня другое: что скажут о случившемся сегодня на рынке.
Сказали: что был налет, что неизвестно - кто, что двое лиц кавказской национальности скончались на месте, а один - в больнице, что пятеро ранены. Показали: опустевший зал с развороченными прилавками, с раскиданными ящиками и втоптанными в грязь фруктами.
– Когда такое видишь, - сказал отец, - чувство двойственное: людей, какими бы они ни были, жалко, это с одной стороны, а с другой распоясались эти чертовы южане, сплошной бандитизм в городе от них...
– Двойственности, - резко возразила мама, - тут быть не может. Бандитов надо ловить и наказывать, а пулять по всем без разбора - это гнусно!..
Я сидела, слушала их и понимала, в кого пошла. Какой же постыдной показалась мне теперь идея куплета про "ку-клукс-клан", которую я, гордясь выдумкой, выкладывала Мишке. Хорошо еще ему, а не Леве...
А мама продолжала:
– Там, на рынке, и обычные люди были. В такой ситуации легко растеряться, попасть под шальную пулю...
"Там, на рынке, была ваша дочь", - просилось мне на язык, но он был мною прикушен. Не хватало еще волновать их.
"Санитар леса" в своих "секундах" показал практически те же кадры, но прибавил, что сразу после налета какое-то время наши несчастные,
Я ничего не знала о налетчиках, но, чем дальше, тем была уверенней: налет этот дело рук Бурелома. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы соединить воедино предпринятую вчера Николаем попытку предупредить меня, удержать от похода на рынок и отъехавшую от поликлиники машину Бурелома. Конечно, это могло быть и совпадением: в платной поликлинике Бурелом мог просто-напросто лечить зубы, но в такое совпадение верилось с трудом. Вот ведь и Лева заподозрил меня не случайно: у него тоже, я не могла не признавать этого, были поводы к недоверию.
Лева, Лева... Он, конечно, опытнее меня. Он, если вдуматься, играл сегодня со мной, как кошка с мышью. Он даже ни разу меня не поцеловал... Но сколько подарил мне радости, как заставил поверить в мою избранность для него!.. Неужели приходится расставаться с надеждой на то, что ожидание любви наконец-то превратилось в любовь?! И стоило ли мне перед лицом такой потери устраивать демонстрации?
Перед сном воображение рисовало какие-то, льстящие мне картины нашего примирения, картины нашей любви. Потом - уже вполне трезво - подумалось о том, что не может это все быть концом: нам еще вместе две недели играть по две-три елки в день... А эти совместные выступления должны же будут возродить взаимную симпатию!.. Тут я сама себе усмехнулась: это не Льва следовало называть Фениксом; это мои чувства - выгорающие, казалось бы, дотла, и с таким упрямством возрождающиеся из пепелища - давали мне право носить имя этой неистребимой птички!..
Камень был спокойным, теплым. Если бы не камень, моя собственная интуиция, наверное, не сработала бы сегодня. И не было бы ссоры со Львом. Да нужен ли мне этот камень, в таком случае?! Он недовольно пошевелился. А я не стала додумывать эту мысль: и так не сплю слишком долго, завтра будет не собраться!..
А во сне я все еще скатывалась с горок и пригорков. И голос моего Алмазного Старика назидательно вещал: "Если уж приходится скатываться с горы, лучше знать правила, при которых возможность падения сводится к минимуму!.." "Боже, как умно!" - ядовито отвечала я. Но игнорируя меня, голос продолжал: "А уж если приходится падать, то следует уметь группироваться, чтобы к тому же минимуму свести печальные последствия падения..." С этим я не могла не согласиться...
VI
Проснулась я ДРУГОЙ. Те же руки, те же глаза, тот же, чуть вздернутый нос, те же волосы - все то же самое - но я была другой.
Одна моя школьная подруга рассказывала мне, что вот так же, как я сейчас, в одночасье, ощутила себя, осознала себя совершенно иной, повзрослевшей и помудревшей, сразу после кесарева сечения. Она так и говорила мне: "Просыпаюсь и чувствую - другая. Не знаю, хуже ли, лучше ли себя прежней, но другая... Знаешь, даже жутковато стало..." Подруга связывала эти перемены с тем, что ей влили литр чужой крови...