Выбирая свою историю."Развилки" на пути России: от Рюриковичей до олигархов

Соколов Никита

Возможно, они уже были готовы капитулировать? Именно так можно расценить информацию посла Лефорта: за день до «револю­ции», 24 февраля, правители решили «объявить ее величество само­держицей, что и исполнили все члены собрания вместе. Она ответила им, что для нее недостаточно быть объявленной самодержицей только восемью лицами». Так это было или иначе, но в любом случае пассив­ность «верховников» сыграла на руку крепнувшей «партии» сторонни­ков самодержавия.

Хроника «революции» 25 февраля 1730 года

Ядро этой «партии» стало складываться сразу, как только стало изве­стно имя новой императрицы и поползли слухи об ограничении ее власти.

Это родственники Анны Салтыковы, и прежде всего ее дядя Ф. Салтыков и двоюродный брат, майор Преображенского полка А. Салтыков; затем третий фельдмаршал князь И.Ю. Трубецкой и придворные вроде камергера Р. Левенвольде. Друтую группу пред­ставляли фигуры, всем обязанные петровским реформам: генерал-прокурор Павел Ягужинский и Феофан Прокопович. Ягужинский первым просил «прибавить нам как можно воли». Но как только он понял, что оказался за пределами избранного круга правителей, то быстро переменил позицию и тайно отправил своего гонца — доло­жить Анне об обстоятельствах ее избрания и предостеречь от подписа­ния «кондиций». Загадочной остается роль А.И. Остермана. Не иск­лючено, что опытный бюрократ и дипломат вполне мог вписаться в новое государственное устройство; но вот играть первую скрипку при решении внешнеполитических вопросов Д.М. Голицын и В.Л. Долго­руков ему вряд ли позволили бы. Остерман демонстративно «заболел» и устранился от участия в работе Совета — но он же после переворота стал одним из наиболее доверенных лиц императрицы и ее бессмен­ным кабинет-министром.

Феофан был искренним сторонником реформ, и принять ломку этой системы ему было трудно, если не невозможно. Не исключено, что и его можно было склонить к сотрудничеству — Феофан был од­ним из немногих лиц, разбиравшихся в политической теории и идеях своего времени. Но ему надо было обеспечить достойное место в поли­тике, а князь Д.М. Голицын откровенно презирал пресмыкавшееся перед властью высшее духовенство. И новгородский архиепископ стал руководителем пропагандистской кампании против «затейки» правителей.

Умелая пропаганда на фоне молчания правителей помогла создать нужные настроения в гвардии. Считается, что в 1730 г. Гвардейцы участвовали в подготовке проектов. Однако среди подписавших мож­но найти не более десятка преображенное и семеновцев. В обсужде­ниях и подписании проектов участвовала гвардейская верхушка (майоры и подполковники) и некоторые вчерашние гвардейцы, опять-таки люди старшего возраста и высокого служебного ранга. Од­нако это движение не затронуло основную массу гвардейских офице­ров и солдат. Эта гвардейская среда и стала ударной силой последо­вавшей «революции».

Спустя два дня после прибытия в село Всехсвятское под Москвой Анна рискнула нарушить принятые ею «кондиции» при представле­нии ей батальона Преображенского полка и кавалергардов. Гвардей­цы во главе с майором Василием Нейбушем «с криками радости» бро­сились в ноги к своей «полковнице», а более высокие по чину и поло­жению кавалергарды удостоились приема в «покоях» и получили из рук Анны по стакану вина. Эта «агитация» была куда более доходчи­вой, чем какие-то политические проекты... Ответным ходом правите­лей был их визит к Анне, и князь Д.М. Голицын в приветственной ре­чи напомнил Анне о взятых на себя обязательствах.

Но это были не более чем слова. Императрица «набирала очки» в глазах гвардейцев. 12 февраля она произвела Преображенского сер­жанта Григория Обухова в прапорщики и трех солдат в капралы. На следующий день капитаны того же полка Александр Лукин и Дремонт Голенищев-Кутузов стали майорами, т. е. вместе с третьим майором Семеном Салтыковым фактическими командирами полка. 16 февра­ля императрица пожаловала адъютанта И. Чеботаева через чин сразу в капитан-поручики, «дабы на то другие смотря, имели ревность к службе».

15

февраля Анна, как сообщал газетный «репортаж» тех дней, «изволила пред полуднем зело преславно, при великих радостных восклицаниях народа в здешней город свой публичный въезд иметь». Она поклонилась праху предков в Архангельском соборе и проследо­вала под пушечную и ружейную пальбу полков в свои «покои» в Крем­левском дворце. В тот же день все гвардейские солдаты получили от Анны по рублю; на следующий день началась раздача вина по ротам, а 19 февраля полки получили жалование.

Эти «именные повеления» воскрешали образ великого дяди — ос­нователя гвардии и любимого полковника. Не случайно именно в эти дни французский резидент Маньян отметил вдруг появившееся «весьма высокое мнение о личных достоинствах этой государыни» и «вели­ких талантах, признававшихся за ней Петром». Так буквально на гла­зах творилось в зимней Москве 1730 г. «общественное мнение». Неда­лекая и в общем-то несчастная Анна, заброшенная по воле Петра в курляндскую глушь, внезапно представала как истинная преемница великого императора.

Следующим этапом в «перетягивании» власти на сторону импе­ратрицы стала присяга. «Верховники» не рискнули сделать каких-ли­бо принципиальных изменений в ее тексте, и для подданных Анна ос­тавалась, безусловно, самодержицей.

21 февраля Анна даровала отставку от службы 169 гвардейцам. 23-го она отстояла службу в Успенском соборе и «публично кушала» во дворце. «Ведомости» отметили: «Дамские особы в преизрядном убранствии... явились». Дипломаты и мемуаристы свидетельствуют, что придворные дамы активно участвовали в действиях «партии» само­державия. Урожденные сестры Трубецкие — П.Ю. Салтыкова (жена будущего фельдмаршала П.С. Салтыкова) и М.Ю. Черкасская (жена кабинет-министра А.М. Черкасского), А.И. Чернышева (жена гене­рала Г.П. Чернышева), Е.И. Головкина (двоюродная сестра Анны и жена сына канцлера), дочь канцлера А.Г. Ягужинская — стали пере­даточным звеном между вождями «партии» и императрицей, находив­шейся под присмотром В.Л. Долгорукова. Дамская «эмансипация» и приобщение к «политике» — тоже один из результатов петровских ре­форм, сказавшийся в это бурное время.

Именно Прасковья Салтыкова была послана ночью 24 февраля известить Анну, что наутро ей поднесут челобитную от недовольного действиями Верховного тайного совета дворянства.

25 февраля 1730 г. наступила развязка — во дворец явилась депу­тация дворян во главе с «оппозиционерами» в генеральских чинах — Г.П. Чернышевым, Г.Д. Юсуповым, А.М. Черкасским. Но вначале императрице подали не то, что она надеялась увидеть. Мы не знаем, кто был автором нового документа («первой челобитной») и как имен­но он появился на свет; большинство исследователей считает его де­лом рук В.Н. Татищева. В нем императрице предлагалось не восста­новить самодержавие, а «соизволить собраться всему генералитету, офицерам и шляхетству по одному или по два от фамилий, рассмот­реть и все обстоятельства исследовать, согласно мнениям по большим голосам форму правления государственного сочинить».

Интересно не столько содержание этого прошения — оно повто­ряло то, что уже было высказано в проектах, — сколько подписи под ним. Почти три четверти из них принадлежало офицерам и кавалер­гардам, кто не участвовал прежде в составлении каких-либо проек­тов. Почему они подписали текст, призывавший не к восстановле­нию самодержавия, а к учреждению нового «собрания» для состав­ления будущей «формы правления»? Виной тому была ночная спешка — или убежденность в том, что бумага направлена против ненавистных «верховников»? Если это так, то Татищев, вольно или невольно, повторил ошибку своих оппонентов-«верховников»: выс­казался от имени тех, кто не разбирался в замысле или далеко не во всем его разделял.