Выбирая свою историю."Развилки" на пути России: от Рюриковичей до олигархов

Соколов Никита

Далее правовые ограничения, тесно сковавшие экономическую и культурную жизнь российских евреев, посыпались как сор из дырявого мешка, причем эти ограничения весьма часто проводились не в форме нового закона, а в форме сенатских разъяснений действу­ющего законодательства.

Число городов, где дозволялось жить евреям, постоянно сокраща­лось. Законами 28 марта 1891 г. и 15 октября 1892 г. было воспреще­но проживание в Москве и Московской губернии евреев-ремесленииков и отставных николаевских солдат. Эта льгота была отменена по требованию московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича и привела к высылке из одной только Москвы 17 ты­сяч семей.

Ограничивалась свобода хозяйственной деятельности евреев. В 1893 г. в уставы бирж и кредитных обществ

были внесены дополне­ния, в соответствии с которыми «число членов биржевого комитета из нехристиан не должно превышать одной трети общего числа членов, а председатель комитета должен быть из христиан», а в 1892 г. евре­ям было запрещено занимать должности директоров городских обще­ственных банков. С 1893 г. евреи могли приобретать и эксплуатиро­вать нефтеносные земли, только получив каждый раз отдельное раз­решение Министерства торговли и промышленности.

Ограничивалась для евреев и возможность получения образова­ния. В 1887 г. Министерством народного просвещения была установ­лена процентная норма для евреев в учебных заведениях. В черте оседлости число учащихся-евреев не должно было превышать десяти процентов, в остальных местностях империи — пяти, а в столицах — трех. В 1889 г. был закрыт доступ евреев в число присяжных пове­ренных.

Национальная политика правительства вызвала решительный протест в русском образованном обществе. Философ Владимир Со­ловьев, выступавший в качестве публициста в журнале «Вестник Ев­ропы», убедительно показал, что насилие в религиозном и националь­ном вопросах противно Евангелию, а русификацию квалифицировал как «тамерлановщину». Однако русские либералы, выступая против национально-религиозных гонений, могли в то время предложить в качестве альтернативы политике ассимиляции и дискриминации только идею «свободного соревнования» национальных культур. Реа­лизация этой привлекательной, на первый взгляд, идеи неизбежно об­рекала на исчезновение малочисленные народы, не защищенные осо­быми охранными привилегиями и институтами собственной государ­ственности.

Политика Александра III не достигла намеченной цели. Разоряю­щееся и деградирующее дворянство не могло стать надежной опорой власти. Дворянство образованное и преуспевающее оказывалось зара­женным западным духом и требовало свобод. Установление дворянс­кой опеки над крестьянами и стеснение крестьянской свободы привели к катастрофическому голоду 1891—1892 гг. Русификация молодых народов, не имевших собственной интеллигенции, вроде «сибирских инородцев», имела некоторый успех, но зато из числа народов с бога­той собственной культурой и интеллигенцией выходили все более ради­кальные противники режима. Политика национальных и религиозных гонений способствовала разложению Российской империи как надна­циональной общности. Все свое царствование Александр III «сеял ве­тер», «пожинать бурю» досталось его сыну.

Подробнее на эту тему:

Евреи в России: История и культура. СПб., 1995.

Сскиринский С.С., Филиппова Т.А. Родословная российской свободы. М., 1993.

Заиончковский П.А. Кризис самодержавия на рубеже 1870—1880-х гг. М., 1964.

Полунов А.Ю. Под властью обер-прокурора. Государство и церковь в эпоху Алек­сандра III. М., 1996.

Репников А.В. Консервативная концепция российской государственности. М., 1999.

Твардовская В.А. Царствование Александра III // Российский консерватизм XIX сто­летия. М., 2000.

Чернуха В.Г. Внутренняя политика царизма с середины 50-х до начала 80-х гг XIX в. Л., 1978.

Победоносцев К.П. и его корреспонденты. Т. 1. Пг.-М., 1923.

1903 — «Полицейский карьерист» против «полужида»

16 августа 1903 г. министр финансов Сергей Юльевич Витте делал обычный «всеподцанейший доклад» в Петергофе. Необычно было только одно: накануне государь просил

Витте прихватить с собой уп­равляющего Государственным банком Эдуарда Плеске. Николай II встретил министра «очень милостиво» и около часа выслушивал раз­личные его «предположения относительно будущего». И только когда Витте уже встал, чтобы проститься, император, «несколько стеснен­ный, сконфуженный», объявил: «Я вас прошу принять пост председа­теля Комитета министров, а на пост министра финансов я хочу назна­чить Плеске».

По существу это была отставка. В самодержавной России не суще­ствовало правительства в смысле «кабинета», члены которого связаны единством проводимого курса. Каждый из министров назначался лич­но государем и перед ним нес ответственность за политику, которую проводил в своем ведомстве, мало сообразуясь с мнением коллег. Точ­нее, сообразуясь с мнением того из министров, который в настоящий момент находился в фаворе у императора. Комитет же министров был совершенно формальной институцией, занятой многочисленными мелкими делами, формально требующими согласования нескольких ведомств, на тогдашнем жаргоне — «вермишелью». Кресло председа­теля Комитета хотя и числилось высшим в бюрократической иерар­хии, фактически служило местом предпоследнего упокоения админи­стративных старцев.

Сергей Витте на старца не походил. Министр финансов не только был бодр и полон энергии, но и претендовал направлять всю политику империи. Отправка Сергея Юльевича на «бездеятельную» должность была победой противного, бюрократического клана, возглавляемого другим претендентом на монопольное владение монаршим ухом — ми­нистром внутренних дел Вячеславом Константиновичем Плеве.

Борьба за влияние на Николая II была особенно сложна. С мла­дых ногтей государь обнаруживал склонность к фатализму, которая только усилилась после женитьбы на Алисе Виктории Елене Луизе Бе­атрисе, принцессе Гессен-Дармштадтской, в православном крещении получившей имя Александры Федоровны. Царь не любил принимать в сложных ситуациях вполне определенных решений, ожидая настав­ления и вдохновения свыше, в отношениях с инициативными мини­страми был уклончив и избегал решительных объяснений.

Программу своего царствования Николай II огласил 17 января 1895 года на приеме депутации земств, городов и дворянства. В ответ на адреса девяти земств, довольно неприлично потребовавших в этих поздравительных по жанру сочинениях помимо соблюдения закон­ности и личных свобод еще и привлечения общества к делам внутрен­него правления (читай конституции), государь произнес, поминутно опуская очи долу и внимательно разглядывая шапку, которую держал в руке: «Мне известно, что в последнее время слышались в нескольких земских собраниях голоса людей, увлекающихся бессмысленными мечтаниями об участии земства в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я, посвящая все силы благу народному, буду ох­ранять начало самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял мой незабвенный покойный родитель».

Речь произвела неприятный шок даже не потому, что государь, ду­мавший по-английски (дневник его пестрит англицизмами, вроде «весь день имели у себя дорогую Ольгу»), глядя в шпаргалку, лежав­шую в шапке, оговорился и не исправился. «Бессмысленных» мечта­ний по-русски быть не может, и в шпаргалке черным по белому было написано — «беспочвенными». Шпаргалку готовил все тот же бес­сменный Победоносцев, которому Николай II доверял столь же безус­ловно, как и Александр III. Реакция на речь была болезненной, уже через день по рукам стало ходить «Открытое письмо Николаю II», составленное П.Б. Струве. В нем говорилось, что речь царя бьет «по самым скромным надеждам» и тем вызывает на борьбу с самодержа­вием все «живые общественные силы». Шокировала речь не только радикалов. В.Н. Ламздорф, крупный дипломат и будущий министр иностранных дел, отметил в дневнике, что «речь-нахлобучка» «произ­вела самое печальное впечатление», а в провинции «находит самый гибельный отклик». Сенатор А.Ф. Кони назвал ее «злобной выход­кой». Речь произвела тягостное впечатление прежде всего потому, что «незабвенный родитель» «подморозил» Россию до глубокого внутрен­него кризиса.