Выбирая свою историю."Развилки" на пути России: от Рюриковичей до олигархов

Соколов Никита

Эпоха «патриотического здравомыслия»

Царствование Александра III (1881—1894) обычно трактуется как период контрреформ или даже «разнузданной» реакции. Традицион­ные определения, подчеркивая лишь контраст между политикой Александра II и Александра III, не ухватывают своеобразия этого вре­мени, на свой лад богатого административным творчеством. Реформы 1860-х гг. действительно объявлялись результатом «чужебесия» — некритического заимствования иноземных обычаев, однако начало этого губительного процесса виделось еще в эпохе Петра Великого. Соответственно и задача ставилась чрезвычайно амбициозная. Речь шла не просто о пересмотре новаций предыдущего царствования, ко­торые, как писал Катков, «не все должным образом и с достаточной зрелостью продуманы, а во многом сфабрикованы по чужим лекалам, и потому... не имеют почвы и лишены смысла в России». Программу-максимум нового царствования через несколько дней после кончины Александра II сформулировал лидер славянофильского крыла консер­ваторов И.С. Аксаков:

«В Москву, в Москву призывает теперь своего царя вся Россия... Пора домой! Пора покончить с петербургским пе­риодом русской истории... »

Новый царь, любивший допетровскую старину, охотно прислуши­вался к голосам тех, кого считал «истинно-русскими людьми». Однако между ними не было согласия относительно того, что практически оз­начает такое возвращение «домой», а доведенные до логического за­вершения программы их пугали радикализмом. Последовательная ре­ализация славянофильской аксаковской программы предусматривала создание органа «единения» царя с народом в обход бюрократии, ко­торая представлялась помехой, излишним посредствующим звеном, подлежащим уничтожению, «средостением» между верховной властью и народом. Воплощение в жизнь идей Константина Леонтье­ва о «византизме» как основе российской самобытности должно было завершиться взятием Царьграда-Константинополя. А для сохранения государственной мощи России, без которой неосуществимо ее религиозное призвание, Леонтьев считал необходимым «создать кое-что не­бывалое в подробностях (изгнать решительно евреев, сделать собственность менее свободной, а более сословной и государственной, и т. п., сосредоточить церковную власть, причем, конечно, она ста­нет деспотичнее)». Реализация программы переквалифицировавше­гося из террориста в искреннего монархиста Льва Тихомирова пре­дусматривала в качестве идеала построение «охранительного социа­лизма». И даже катковская программа дебюрократизации с опорой на дворянство иным министрам казалась опасной, а издания Каткова не раз получали строгие цензурные взыскания.

Александр III прислушивался к советам М.Н. Каткова (которого в 80-е гг. считали столь влиятельным, что английский посол почти не в шутку запрашивал свое начальство: при ком ему полезнее аккреди­товаться — при Министерстве иностранных дел или при Каткове) из­дателя журнала «Гражданин» друга своей юности князя В.П. Мещерс­кого. Однако практическую политическую линию формировал поль­зовавшийся безусловным доверием царя обер-прокурор Синода Константин Петрович Победоносцев, человек осторожный до мни­тельности. Значение его довольно точно определил в частном письме к единомышленнику, государственному контролеру Т.И. Филиппову Константин Леонтьев: «Он как мороз; препятствует дальнейшему гниению, но расти при нем ничто не будет. Он не только не творец, но даже не реакционер, не восстановитель, не реставратор, он только консерватор в самом тесном смысле слова: мороз... сторож, безвоз­душная гробница, старая «невинная» девушка и больше ничего!!». Это мнение разделял, по существу, и Александр III, говоривший С.Ю. Витте о Победоносцеве, что тот «...отличный критик, но сам никогда ничего создать не может».

В результате ни одна из традиционалистских доктрин не была взя­та на вооружение властью в чистом виде и не проводилась последова­тельно. Усилиями Победоносцева программа нового царствования свелась к «патриотическому здравомыслию», проводимые меры заим­ствовались из разных почвеннических программ в той степени, в ка­кой их проведение не требовало резких поворотов и не грозило непре­дсказуемыми последствиями. По необходимости проводя либераль­ную политику в экономической сфере и лелея в самом общем виде консервативно-почвеннический идеал будущего, власть в практичес­кой политике в значительно большей степени руководствовалась указаниями «здравого смысла», чем определенной теоретической мо­делью.

Отчасти это было связано с тем, что консервативно-традициона­листская идеология опиралась на систему иррациональных обоснова­ний, ее постулаты были скорее предметом веры. В основе ее лежало представление о таких трудноуловимых субстанциях, как «русская почва» или «народный дух», не поддающихся научному исследованию и описанию. Идеологи власти оказались неспособны вооружить раци­ональными аргументами «патриотическую» программу, чтобы она могла противостоять на равных либеральным и радикальным проек­там преобразования России.

В самом общем виде консервативная идеология сводилась к предс­тавлению о России, как особом мире, особой цивилизации. Значи­тельное влияние на идеологов этого лагеря оказала теория «культурно-исторических кругов» Н.Я. Данилевского, согласно которой «идея», лежащая в основе того или иного «исторического типа», оста­ется неизменной, и соответственно политические формы, выработан­ные одним народом, годятся только для этого народа.

В отличие от либералов и социалистов, разделявших оптимисти­ческий взгляд на возможность прогресса, консерваторы были убежде­ны в неискоренимом нравственном несовершенстве человека. Испра­вить человека невозможно, возможно только сдерживать негативные проявления человеческой натуры, чему служит отеческая власть госу­дарства. Монарх подобен «отцу», а его подданные — «детям». Россия представляет собой «семью», а семья строится на основе естественной иерархии, аналогом которой применительно к обществу служит сос­ловная структура.

Практическая политика сводилась к двум важнейшим направле­ниям: восстановлению «истинно русских» начал администрации и борьбе за чистоту «русского духа».

В исторической

литературе нередко можно встретить утвержде­ния, что этот курс во внутренней политике был взят не сразу после из­дания «ананасного» манифеста. Действительно, занявший место ми­нистра внутренних дел Н.П. Игнатьев, по видимости, продолжал не­которые начинания Лорис-Меликова. Он пригласил «сведущих людей» (только не выборных, а назначенных самим правительством) для обсуждения вопроса о снижении выкупных платежей, а в ноябре 1881 г. учредил особую комиссию под председательством члена Государственного совета М.С. Каханова для подготовки проекта реоргани­зации всей губернской и уездной администрации на основаниях всесословности. Однако в исполнении Игнатьева лорис-меликовские инициативы удивительным образом выхолащивались, приобретали откровенно бутафорский характер. Так 19 марта 1881 г. в Петербур­ге градоначальником Н.М. Барановым был создан Временный совет при градоначальстве, члены которого избирались жителями, имевши­ми право участия в городских выборах. Некоторые либералы попрос­тодушнее, как например издатель петербургской газеты «Голое», даже приветствовали этот «бараний парламент», единственная реальная функция которого состояла в штемпелевании полицейских распоря­жений. Система выборов в него была так устроена, что первым по числу набранных голосов попал в его состав бывший петербургский градоначальник Ф.Ф. Трепов (прославившийся, помимо экзекуции над Боголеповым, безграмотностью, вошедшей в поговорку; он ухит­рялся делать четыре ошибки в слове из трех букв — писал «исчо» вмес­то «еще»). Такой же бутафорский характер должен был иметь и Земс­кий собор, который Игнатьев предложил собрать во время коронации Александра III. Скромные комиссии Лориса должны были реально участвовать в законотворчестве. Пышный собор Игнатьева, на кото­рый предполагалось созвать четыре тысячи депутатов, должен был продемонстрировать единение царя с народом и заставить «замолк­нуть все конституционные вожделения».

Игнатьев продолжал либеральные мероприятия, замышленные в эпоху «диктатуры сердца», в области финансово-экономической, но в политической сфере его курс был прямо противоположен лорис-меликовскому. По крайней мере два важнейших акта, с которыми связана политика контрреформ — положение «О мерах к охранению государ­ственного порядка...» и «Временные правила о евреях», — появились именно в игнатьевское министерство. Оба эти игнатьевские акта гру­бо ограничивали гражданские права российских подданных, тогда как Лорис-Меликов стремился оборонять и даже расширять эти пра­ва в самые тяжелые моменты государственного кризиса. Поэтому можно смело утверждать, что новый курс был взят непосредственно после издания «ананасного» манифеста.

«Истинно русским началам администрации» соответствовала сис­тема отеческого попечения о нуждах подданных, причем начальство безусловно лучше подданных ведало их нужды, и в своих распорядительных действиях не должно было стесняться выдуманными «прогнив­шей» Европой правовыми гарантиями. Во избежание таких помех 14 августа 1881 г. было издано положение «О мерах к охранению госуда­рственного порядка и общественного спокойствия и приведении опре­деленных местностей империи в состояние усиленной охраны». Соглас­но этому акту любая местность могла быть объявлена на положении усиленной или чрезвычайной охраны. Положение усиленной охраны вводилось генерал-губернатором с утверждения министра внутренних дел сроком на год; чрезвычайная охрана устанавливалась «высочайше утвержденным положением комитета министров, по представлению министра внутренних дел» на шесть месяцев. В пределах местностей, объявленных на положении усиленной охраны, генерал-губернаторам, губернаторам и градоначальникам предоставлялось право издавать обязательные постановления и в административном порядке подвер­гать нарушителей таких постановлений взысканиям (вплоть до трехме­сячного ареста и штрафа в 500 рублей).

Кроме того власти получали право воспрещать общественные и да­же частные собрания, закрывать торговые и промышленные заведе­ния и «воспрещать отдельным лицам пребывание в местностях, объяв­ленных в положении усиленной охраны» (право административной высылки). Генерал-губернаторам предоставлялось право передавать отдельные уголовные дела военному суду для суждения по законам во­енного времени или требовать рассмотрения их при закрытых дверях. Значительно усиливался административный надзор за деятельностью земских, городских и судебных учреждений, служащие которых, признанные неблагонадежными, немедленно удалялись от должностей (за исключением выборных) по требованию губернатора или градона­чальника. Местным начальникам полиции и жандармских управлений предоставлялось право задерживать внушающих подозрение лиц (на срок не более двух недель) и производить обыски во всякое время и во всех без исключения помещениях. При чрезвычайной охране генерал-губернаторы получали дополнительно права передавать военному суду не только отдельные дела, но и целые категории дел, одним общим рас­поряжением; налагать секвестр на недвижимые и арест на движимые имущества; подвергать в административном порядке аресту, заключе­нию в тюрьме или крепости до трех месяцев и штрафам до 3000 руб­лей за любые проступки, «об изъятии которых из ведения судов будет заранее объявлено»; приостанавливать периодические издания и закрывать учебные заведения (на срок не более месяца). «Временное» положение об охране оказалось одним из самых долговременных ак­тов. С 1881 г. и до крушения империи значительные ее части с завид­ной регулярностью, а обе столицы и примыкающие к ним губернии постоянно, находились на положении усиленной или чрезвычайной охраны.