Выбирая свою историю."Развилки" на пути России: от Рюриковичей до олигархов

Соколов Никита

Консервация не удавалась, в стремительно меняющемся мире требовалось энергично отвечать на запросы времени. Отстранив об­щество от решения этих проблем, власть тщилась разрешить их сама. Но и во власти не было единства. Две существенно различные поли­тические стратегии к концу века связывались с именами Витте и Плеве.

Вячеслав Константинович Плеве поначалу служил по судебной части, дослужился до прокурора Петербургской судебной палаты и в этой должности отличился такой решительностью в борьбе с «крамо­лой», что в 1881 г. был назначен директором Департамента полиции. На этом посту Плеве весьма успешно боролся с остатками «Народной воли», широко пользуясь услугами агентов-провокаторов, но пони­мал, что эта частная задача не может быть успешно решена без мер общего порядка. Вообще же видел спасение страны в «строгой обще­ственной дисциплине во всех областях народной жизни, которые дос­тупны контролю государства». Эту полицейскую дисциплину и пытал­ся

Плеве внедрять на всех постах, которые занимал, сделавшись уже к середине 1890-х гг. признанным лидером и идеологом консерватив­ной «партии» в правительстве. В 1902 г., заняв наконец вожделен­ный пост министра внутренних дел после убийства террористами Д. С. Сипягина, Плеве покрыл страну сетью полицейских охранных отделении, ранее существовавших только в Москве, Петербурге и Варшаве, наделив их широкими административными полномочиями. Эта система политического сыска, поставленная на широкую ногу и даже на науч!гую основу начальником московского охранного отделе­ния Зубатовым, считалась тогда в мире образцовой. Информация о революционерах, поступавшая от «филеров», занимавшихся наруж­ным наблюдением, и секретных агентов, через охранные отделения поступала в Департамент полиции, где тщательно систематизирова­лась и анализировалась. Однако эффективность этой системы была невысока, а некоторые ее элементы оказывали гораздо более разру­шительное воздействие на власть, нежели революционное подполье само по себе. Самоубийственным средством борьбы с «крамолой» ока­залась опасная игра полиции с агентами в «обследуемой среде» — пас­сивными (осведомителями) и активными (провокаторами) участни­ками революционных организаций. В результате историки оказыва­ются не в состоянии, например, сказать, кто убил в сентябре 1911 г. премьер-министра П.А. Столыпина. То есть они твердо знают, что сделал это Дмитрий Богров. Но вот в каком качестве он стрелял — члена революционной организации или агента департамента поли­ции, а Богров был и тем и другим, — установить невозможно.

Сергей Юльевич Витте прошел совершенно другую жизненную школу, и до конца дней оставался чужаком в петербургской бюрок­ратической среде. Инженер, дослужившийся до управляющего Юго-Западными железными дорогами, был замечен Александром III пос­ле страшного крушения царского поезда 17 октября 1888 г. близ станции Борки, когда государь спас семейство, удержав на могучих плечах крышу разбитого вагона. Витте был единственным, кто осме­лился еще до катастрофы в особой записке честно сказать Александ­ру III, что российские железные дороги не приспособлены для гонок тяжеленного царского поезда с бешеной скоростью. Сделавшись ди­ректором Департамента железнодорожных дел Министерства фи­нансов (1889), а затем и министром (1892), Витте сохранил стиль обхождения и мышления предпринимательской среды, где начинал карьеру. Стремясь к ускоренной модернизации отечественной эконо­мики, Витте прибегал к усиленному вмешательству государства в хо­зяйственную жизнь, но идеал его был иной. «По условиям жизни на­шей страны, — писал министр Николаю II в 1895 г., — потребовалось государственное вмешательство в самые разнообразные стороны об­щественной жизни, что коренным образом отличало ее от Англии, например, где все предоставлено частному почину и личной предпри­имчивости, и где государство только регулирует частную деятель­ность». Предлагавшиеся Витте решения, как правило, и были рас­считаны в перспективе на развитие «частного почина и личной предприимчивости».

Друг друга Плеве и Витте ненавидели лютой ненавистью. Витте в мемуарах честил Плеве «полицейским карьеристом». Плеве мемуаров сочинить не успел, но «золотое перо» полицейского лагеря, ренегат-народоволец Лев Тихомиров, явно передавал чувства шефа, аттестуя в своих дневниках министра финансов — столбового дворянина — «одесским полужидом». Не удивительно, что Плеве и Витте расходи­лись в решении практически всех политических проблем, из которых особенно значительны были «вопросы» крестьянский, рабочий, наци­ональный и дальневосточный.

Община или хутор

Самой острой российской проблемой был крестьянский вопрос. Ре­формы 60-х гг., освободив крестьянина от власти помещика, пол­ностью подчинили его сельской общине — миру. Община была одно­временно и собственником земли и властью. На мирские сборы содер­жались местные дороги, сельские церкви и школы, из них же выплачивалось жалованье лицам, занимавшим выборные должности по крестьянскому самоуправлению. Сельские старосты и волостные правления выполняли административные и полицейские функции, собирали статистические сведения.

После реформы до 80% крестьянских надельных земель оказа­лись в общинном владении. Сельские сходы производили раскладку налогов между членами общины и распределяли между дворами на­дельные земли соответственно трудовым ресурсам крестьянской семьи. У неисправного плательщика надел могли отобрать, а самого его подвергнуть телесному наказанию (или денежному штрафу, или направить на

общественные работы — крестьяне могли сами выби­рать меру наказания, и, ввиду хронического безденежья, естествен­но, чаще всего выбирали розги) по приговору волостного суда.

Считалось, что такая организация предохранит крестьянство от «язвы пролетариатства». Однако попытка искусственно затормозить модернизацию деревни успеха не имела. Процесс расслоения кресть­ян на зажиточных хозяев и пролетариев-батраков лишь незначитель­но замедлялся, а главным образом камуфлировался существованием общинных институтов.

В то же время община сыграла важную негативную роль в разви­тии аграрного кризиса в России. Поскольку все крестьяне были связа­ны круговой порукой в отбывании государственных податей, как де­нежных, так и натуральных (воинская, конская и дорожная повин­ность), община крайне неохотно и с большим трудом отпускала каждого потенциального плательщика. Между тем по не вполне ясным причинам тридцать лет, последовавшие за реформами, в деревне стали временем настоящего демографического взрыва (с 1867 по 1897 год сельское население европейской России увеличилось на 26 млн чело­век, то есть почти удвоилось). Избыточное население не могло поки­нуть деревню, образовалось «аграрное перенаселение», на селе было гораздо больше людей, чем могло прокормиться при существовавшей технологии хозяйствования. Другой стороной перенаселения было крестьянское «малоземелье» — недостаток земель не истощенных вар­варской эксплуатацией с помощью допотопных методов (на общин­ных землях продолжало господствовать трехполье).

Мировой аграрный кризис в 1880—1890-е гг. привел к резкому падению цен на зерно. Подавляющее большинство крестьянских хо­зяйств не совладало с таким падением доходности. Уже к середине 80-х гг. правительство было озабочено проблемой «оскудения Цент­ра», экономического упадка и разорения крестьянства центральных губерний европейской России. Упадок выразился прежде всего в том, что малейший неурожай сразу же вызывал голод. Впервые это бедствие обрушилось на центральные губернии в 1874 г., затем голод повторился, в 1881 г. захватив более значительную территорию, а в 1891—1892 гг. голод охватил более 30 губерний европейской России. (Следует иметь в виду, что термин «голод» употреблялся в те времена совсем в не том значении, что позднее. Тогда голодом называлось та­кое положение, при котором крестьянский двор для обеспечения себя продовольствием вынужден был распродавать основные средства производства — сельскохозяйственные орудия и землю. Случаев го­лодной смерти формально зарегистрировано не было, но до двухсот тысяч крестьян, ослабленных недоеданием, погибли от посетившей те же губернии на следующий год холеры.)

Правительство пыталось облегчить положение крестьянства пал­лиативными средствами. Одной из таких мер была легализация крестьянских самовольных переселений (к концу 1870-х гг. противо­законно уходили на окраины империи до 40 тысяч душ ежегодно). Од­нако закон 13 июля 1889 г. лишь незначительно облегчил процедуру переселения, теперь нужно было получить разрешение не двух, а толь­ко одного министра (внутренних дел), кроме того, переселенцы на три года освобождались от всех податей и повинностей.

Второй мерой было введение новых паспортных правил, которые должны были облегчить крестьянам переход в города. Паспорта были введены в 1719г. петровским указом с чисто полицейскими целями — для борьбы с уклоняющимися от службы в регулярной армии. Вскоре после введения подушной подати ради удобства ее взимания правила­ми 1724 г. было запрещено крестьянам отлучаться без паспорта да­лее 30 верст от места постоянного жительства. С этого времени пас­порт стал рычагом, при помощи которого контролировалось перемещение лиц податных состояний. О необходимости пересмотра паспо­ртного законодательства, препятствовавшего «общественной и част­ной предприимчивости», в канцеляриях заговорили уже в период под­готовки крестьянской реформы, но новые паспортные правила были введены только с 1 января 1895 г. Новшеств было собственно два. Во-первых, вместо краткосрочных паспортов прежней системы, ко­торые надо было раз в полгода-год хлопотно возобновлять, вводились пятилетние паспортные книжки. Во-вторых, паспорт можно было по­лучить и тем лицам податных сословий, за которыми числились недо­имки по общественным сборам, в самом паспорте отмечался размер недоимки, которую владелец документа должен был погасить до кон­ца года, в противном случае полиция имела право паспорт отобрать.

Очевидно, что эти частные меры существа дела не касались. В решении же основного вопроса о крестьянском землевладении пра­вительство Александра III взяло курс на укрепление общины. Закон 8 июля 1893 г. значительно ограничил свободу крестьян в проведении внутриобщшшых переделов земли, а закон 14 декабря 1893 г. запре­тил крестьянам выход из общины без согласия «мира» (даже при до­срочном погашении выкупного долга), продажу, залог и дарение наде­лов. Инициативный мужик вынужден был кланяться и унижаться пе­ред соседями, ставить полведра, а то и ведро водки — только чтобы отпустили с миром.