Выбор
Шрифт:
Гортанный рык, и в следующую секунду я отлетаю в сторону, вписываюсь затылком в дверной косяк. Ещё секунда, как чувствую тёплую жидкость, что сбегает по позвоночнику. Дотрагиваюсь до места, из-за которого увидела космос собственными глазами и рука дрожит, когда на пальцах остаётся кровь. Мне удалось уловить только резкий взвизг со стороны женщины, что закрыла рот двумя ладонями и ещё шире распахнула глаза. Она тоже смотрит на мою руку и видит то, что вижу я.
Опоминаюсь только тогда, когда пальцы отца хватают ткань толстовки и тащат за собой. Он не знает жалости и делает вид, что не видит ничего, потому что я успеваю удариться бедром об угол комода, наверняка содрав кожу,
Дёргаю дверную ручку, но на этот раз она не поддаётся. Он закрыл замок. Начинаю колотить по двери, заочно понимая, что никто не пустит. До ушей доносится новый женский возглас, и я бегу по снегу на задний двор. В отчаянии пытаюсь открыть или лучше сказать, выломать калитку на деревянном заборе, но и тут ничего не выходит. Ещё один самый глупый шаг, на который иду: чудом взбираюсь по ограждению, получая сотню заноз под кожу, но ужас отключает все чувства, даже физическую боль. Она придёт позже. Тяжело удержаться, и я падаю в снег, предварительно зацепив толстовку и разорвав боковую сторону, что позволяет морозу проникать под одежду ещё проще. С моей стороны умней бежать и не оглядываться, но я настолько напугана, что забываю про себя и помню только о том, что в доме ещё один человек наедине с моим отцом, от которого не стоит ждать заботы и тепла.
Дверь на заднем дворе заперта, как бы я не дергала и не пинала, она не открывается, из-за чего бегу к окну, но оно тоже закрыто. Остаётся только один вариант. Набираю воздух в лёгкие и бью локтем по стеклу, рукавом толстовки смахивая осколки с подоконника, а следом открывая задвижку. Даже если наткнулась на осколки ногами, продолжаю бежать в сторону кухни, откуда доносится рычание и хриплый мужской голос.
Картина прежняя, но теперь женщина в другой стороне. Она держит ладонь на щеке, и мне сразу становится понятно, что произошло. Из её глаз стекают слёзы, а значит, она не знает, что это делает всё только хуже. Он ненавидит женские слёзы, они лишь усугубляют его ярость, подливая масла в огонь.
Её голос дрожит и еле слышится, когда она торопливо говорит:
— Ничего не было, он только одолжил соль…
Если бы могла, то рассмеялась бы, потому что это похоже на какой-то бред и самый настоящий цирк, где мужчина раздувает из мелочи самый что ни на есть Армагеддон. И мой папа, к сожалению, именно такой. Он поехал на контроле и свихнулся из-за ревности. Эти две черты не знают никаких пределов. Стоит дать мельчайший повод, и это превратится в то, что есть сейчас.
Блестящие от ярости глаза, обращаются ко мне.
— Тебе смешно? — сипит он, пронзая меня взглядом, и только когда получаю этот вопрос в лоб, понимаю, что действительно смеюсь. Мой смех напоминает смесь кашля и непонятных всхлипов.
И тогда он вновь оказывается рядом, пригвоздив меня к стене, что в ушах звенит, а новая острая боль пронзает затылок, наверняка оставляя следы крови на стене.
— Эйден был прав, — сквозь приступ не иначе, как истерического веселья, говорю я. — Ты жалок. Мама бросила тебя. Ушла к другому. Бабушка с дедушкой не хотели видеть тебя даже тогда, когда умирали. Ты противен всем, даже мне. Я бы плюнула тебе в лицо, если бы могла
Пальцы, что сжимают шею, усиливают напор и он снова делает рывок, ударив меня затылком по стене. Боль становится тупой и меркнет. На моих губах улыбка, которая пугает даже меня. Я тоже могла поехать, догнав его по степени безумия. Если хочу быть убитой, то сейчас это отлично получается.
Уже открываю рот, чтобы добавить, ведь желчь так и норовит выйти наружу, но по двери начинают стучать. Этот стук медленно и верно набирает обороты, становится похожим на то, что дверь скоро сойдёт с петель. Я лишь надеюсь на полицию, которую из-за шума вызвал кто-то из соседей. Глаза отца продолжают смотреть на меня. Он будто ничего не слышит, а пытается уложить в собственной голове мои слова, понять, не ослышался ли. От его взгляда ускользает абсолютно всё, как и от меня, потому что из-за нехватки кислорода, перед глазами начинает темнеть.
— Убьешь своего внука, — это всё, что успеваю выдавить перед тем, как его ладонь исчезнет с моего горла, а тело вписывается в столешницу напротив.
Ноги не удерживают меня в вертикальном положении, тут же скатывают по стене, рисуя дорожку кровью на стене, которая продолжает сочиться. Теперь единственное место, где ощущаю пульс — затылок. Перед глазами отец, но следом всё меняется. Я вижу лицо Эйдена, который смотрит на меня с жалостью. Его ладони ложатся на талию, но я сбрасываю их, отползая в сторону.
— Это же я, Эмма, — говорит он, словно я потеряла рассудок и ничего не понимаю.
Отрицательно кручу головой и сдвигаюсь ещё дальше, желая на ощущать аромат его тела и близость.
— Не трогай.
К нему присоединяется Алестер. Теперь две пары глаз смотрят на меня с обеспокоенностью.
— Поехали домой, — предлагает Алестер, и раньше я бы сразу кинулась к нему, найдя утешение и защиту. Но не сейчас.
Он как будто знает, что я хочу сказать, поэтому говорит раньше.
— Это не твой дом. Ты обещала себе и мне, что больше никогда не вернёшься сюда. Мы сожгли мосты, ты помнишь?
— Не разговаривай со мной, как с жалкой.
Они переглядываются и хмурятся, вновь возвращая внимание ко мне.
— Ты вся в крови, тебе нужно в больницу.
Оглядываюсь, натыкаясь на женщину, которой пришла на помощь, но так и не услышала никакой благодарности. Она не сказала ни слова, словно я должна была стать её защитным щитом, по которому будут бить. Только сейчас понимаю, что таким образом защищала маму. Я не говорила ничего в оправдание ей, но и ничего против. Я терпела. Была щитом и для неё. Это всё должно было достаться ей, а получила я. Это она ушла. Она нас бросила. Никогда не интересовалась, как мы. Как я. Возможно, она живёт счастливо, пока я выживала и выживаю. Это понимание порождает агонию ненависти. Я начинаю ненавидит сам факт её существования. Жертвовать собой во благо другого не всегда необходимо и требуется. Иногда, это ошибочное суждение. Единственный человек, ради которого стоит идти на подобный шаг — ты сам.
Следом перевожу взгляд на отца, который продолжает смотреть на меня. Его лицо давно искажает гримаса отвращения, и он не скрывает её, вероятно, считая меня залетевшей идиоткой. Что ж, в кое-то веке он действительно прав, ведь я действительно залетевшая по собственной глупости идиотка. Я думала только о том, что впервые в жизни что-то хотела получить так сильно, что пошла на отчаянную ложь. Это вовсе не было желанием удержать его и беременность не входила в планы. Он не останется со мной даже если появится ребёнок. Я знала это. Но всё равно впервые в жизни хотела побыть эгоисткой и добиться своего любой ценой.