Выпускник
Шрифт:
Меня предупредили, что неправильно живу в новом мире, что не за этим они меня сюда такого хорошего и пригожего отправили.
А зачем тогда? Почему не объяснили.
Даже если бы я знал о том, что произойдет сегодня или завтра в этом новом для меня мире, то не смог бы предотвратить.
Скажи я, что из будущего, и меня упрячут в психушку. Мне не поверят, или хуже того, загребут как слишком осведомленного товарища. А в застенках КГБ никогда не докажешь, что ты прав, что ты всего лишь гость
«- Простите, товарищи, но я из будущего, поэтому знаю очень много». Звучит нелепо. В Советах подобное поведение не прокатит.
Я же взглянул на часы, чиркнув спичкой, фонарик я снова где-то забыл, или кто-то из парней позаимствовал. Время 18:23.
Остановились, — отмечаю про себя. Что за день сегодня такой? 8 января 1977 года. Всё идет через пень колоду.
— Макар! Сомов! — женский крик оглушает меня, едва выхожу из дверей метро.
Валентину узнаю сразу. Одетая в светлую искусственную шубку и вязаную шапчонку, с варежками, которыми она прикрывает рот, и кажется беззащитной.
— Ты меня напугал! Я думала, что не придешь. А потом узнала, что всех проверяют, закрыли станцию на вход и выход. — Девушка тянется ко мне, шепчет на ухо. — Говорят, по всем городу проверяют. Ты как? Кажется, лоб у тебя горячий. Не заболел?
— Не-е, я в норме. А вот от лекарства в виде ласки не отказался бы, — подмигиваю ей.
— Нудаешь! — Валька смахивает белыми варежками слезы со своего лица.
— Время позднее, завтра тяжелый день. Надо обдумать, как до дома добраться. Метро-то закрыто.
— Переночуем у моей сестры. Мне всё равно к ней возвращаться, я тетрадку забыла.
Топаем по заснеженной Москве к дому, где живет сестра.
Входим в теплую квартиру. Пока я разуваюсь в маленькой и тесной прихожей, снимаю куртку и шапку, ищу глазами, куда их деть, Валя сбрасывает проворно шубку, скидывает сапожки и уносится на кухню вслед за сестрой.
— Только не спрашивай его ни о чем, — говорит она, когда я вхожу вслед за ними на кухню. Увидев меня, Валя улыбается через силу, и говорит: — Сейчас чайку поставлю.
Через десять минут уже пили чай с баранками у Наташи. Молодая женщина с пышными формами, под тридцать, мать десятилетнего сына, который уже давно спал в спальной комнате, она всё продолжала причитать, узнав, что по городу розыск идет.
— Что же это делается?!
— Наташа, мы очень устали, — прервала ее стенания Валя, — спать жутко хотим.
— Я уже постелила вам в гостиной, тебе на диване, а ему на полу раскладушку поставила, но смотрю, ноги у него как у дяди Степы, лучше матрас киньте, пускай на полу спит.
Едва остаемся одни в комнате, как я усмехаюсь, глядя на хлипкий диван:
— Надеюсь, он не скрипит.
— Тебе сказали, ты должен спать на
— Что ты милая, мне ласка требуется. Я готов на полу, если ты ко мне придешь.
— Ты только о «нем» думаешь!
— О ком? — округляю глаза.
— О чем — о сексе, — тихо говорит девушка. И слово «секс» из ее красивого ротика звучит, как-то не страстно и не умело.
— Сейчас ты будешь меня лечить.
— Я не доктор, я — журналист, — смеется она игриво.
Молочные щеки девушки покрываются ярким румянцем, когда мои руки ложатся на ее плечи, и гладят их.
— Раздевайся, я свет выключу, — командую. — Как ты любишь — будем заниматься сексом в полной темноте.
В этот момент из спальной комнаты раздается громкий храп мужа Наташи, и мы хихикаем.
— Макар, ты действительно весь горишь.
— Ну приболел немного, с кем не бывает.
— Тебе сейчас наркомовские сто грамм не помешают, — тихо произносит девушка, и снова одевается. — Я принесу, у Гришки есть заначка.
— Спасибо тебе, товарищ Синичкина, — говорю с теплотой в голосе.
Пока Валя бродит по квартире в поисках лекарства от боли в груди, я лежу в темноте, смотрю в потолок.
Если 1976 год мне запомнится тем, что я родился по новой, когда мне подарили жизнь. А еще выпуском грузовика КАМАЗ, появлением в моей жизни специализированных магазинов «Океан», зимними Олимпийскими играми в Инсбруке, которые мне не удалось посмотреть, премьерами фильмов «С легким паром или ирония судьбы», «Аты-баты шли солдаты», мультфильмом 38 попугаев, то этот год я запомню иначе.
Не хотелось бы верить в плохое, думать о таком, но предзнаменование такое себе. Вчера на меня наехали, сегодня я заболел, и менты меня шмонали. А я лежу тут, и не могу задать Вале главный вопрос, ради которого ехал через весь город.
— Я вернулась, — Валя тихо проскакивает в комнату, и в темноте протягивает мне стакан. — Держи.
— Спасибо, Валюш.
— Ты впервые назвал меня Валюшей, — прошелестела она, раздеваясь где-то там в ночи.
— Валь, забери стакан, — я прокашлялся хрипло. — Надо кое-что обсудить, чтобы не было потом всяких недомолвок между нами. Я это… в ЗАГС не хочу. Рано мне еще…
— Прозвучало так, что тебе рано умирать, — произнесла тихо девушка.
— Обиделась?
— Нет. Мне тоже рано. Тем более, я не уверена в тебе.
— Вот тебе на, приехали, — привстаю, опираюсь на локте. — Что я не так сделал?
— Я помню, как ты на Клавдию смотрел.
— Как?
— Как на женщину!
— А должен был? — всё еще не понимаю.
— Как на человека!
— А-а, понял, иди сюда. Холодно тут одному лежать. Одиноко.
Ощупываю презервативы под подушкой — на месте.