Вырь. Час пса и волка
Шрифт:
Мизгирь вышел за ворота, согласившись с условиями. И дело было даже не в том, что он успел выспаться за минувший день. И даже не в клопах, выплясывающих вокруг его лежанки хоровод. Напавшая на него с недавней поры тревога грызла и кусалась больнее всякого клопа. Он инстинктивно чувствовал необходимость совершить над собой последнее усилие.
За воротами располагалась конюшня и скотный двор. На скамье возле торца конюшни отдыхали конюхи. Они вели весёлый разговор о некой молодой снохе,
Мизгирь мысленно подчеркнул для себя святое великодушие монаха и его несомненно глубокие познания в области современной медицины. Уж кому, как не ему самому, было не знать, как тяжело порой приходилось справляться с подобными женскими просьбами о помощи.
Мизгирь вышел из-за телеги, представился. Конюхи, признав в пришельце недавнего гостя самого настоятеля, потеплели в отношении и совсем скоро свернули на нужный ему разговор.
– Слышал, – с напускным безразличием начал Мизгирь, – водяницы людей в этих местах беспокоят?
– А то как же! – согласился один из конюхов, рябой от следов оспы. – Вон там. Прямёхонько за садом с лекарственными травами, где лесочек. Шишига, пруд то бишь. Оттуда лезут.
– Полотно и холсты, говорят, у баб крадут, – уныло поддакнул старик с отвислыми усами.
– И всё?
– На поленницу мочатся, а так всё.
– Никого до смерти не зацеловывали?
– У нас тут монахи живут, практикующие целибат, – усмехнулся третий всклокоченный конюх. – Так что тут кто кого до смерти зацелует – ещё поди угадай.
– А если серьёзно. Людей не трогают? Никто не пропадал? Не гиб?
– В том году Желька пропала. Годков семь ей было, может чуть больше. Но поговаривают, она сама сбежала. Приёмный отец насильничал.
– Желька, значит?
– Ага.
– Скверная история.
– Да уж какая водится.
Сославшись на интерес к лекарственному саду, Мизгирь направился к Шишиге. Скрывшись от глаз конюхов, он свернул возле ограждения пастбища к сосново-еловому лесу, углубляясь по едва уловимой тропке в густые заросли.
Смеркалось, солнце бросало последние лучи на деревья. Мизгирь без спешки следовал тропке, занятый скорбными мыслями, когда из ниоткуда возник Каргаш. Обычно бес не мог отходить от него дальше, чем на милю. Но только сейчас Мизгирь понял, что Каргаша не было поблизости всё это время.
– «Снова приставал к ребёнку», – догадался Мизгирь. – «Я думал, мы условились, что ты не будешь усердствовать».
– «Она больше не ребёнок», – гадливо осклабился бес, затем добавил с долей сомнения. – «Интеллект у неё, как у пятилетней, но в остальном…»
– «Чего ты наговорил ей в этот раз?»
– «Ничего
– «Безымянная икона пропала не так давно», – не желая думать о Грачонке, ответил Мизгирь. – «Из монастыря никто не сбегал. Значит, икону похитил не насельник. За мирянами и гостями тщательно следят. Кто остаётся?»
– «Бах!» – Каргаш вновь сгримасничал. – «Безымянная взлетела в воздух и упорхнула через окно!»
– «Такое вряд ли бы осталось незамеченным».
– «Стало быть, кто-то из монахов забрал и спрятал себе под кровать. А по ночам любуется ей, постанывая от наслаждения. Всё эта ваша человеческая жадность».
– «Если не человек, тогда – кто? Нечисть неспособна была бы притронуться к…»
– «Эй».
– «… и всё-таки существует немало способов, чтобы нечисть смогла…»
– «Ау».
– «Ладно. Зубоскаль, раз тебе так не терпится. Ну?»
– «Я и не собирался. Впрочем, какая разница. Это ведь ты, а не я глух к зову о помощи».
Мизгирь резко остановился, вытягивая шею и вклиниваясь горячим взглядом в заросли. Теперь он действительно слышал чей-то жалобный крик.
Сцепив зубы от натуги, Мизгирь быстрее заковылял по тропке. Что бы ни ждало его в конце пути, всё, на что он был способен – так это махать своей чёртовой палкой-тростью. Оставалось надеяться, что кого-то там всего лишь зацеловывали до смерти.
Мизгирь выскочил перед старым заросшим прудом, остановился в высокой траве.
Не сказать, что он полностью ошибся.
Барахтаясь в воде, молодой рыжеволосый юноша в чёрной одежде послушника звал о помощи. На нём, хохоча своим колеблющимся звенящим смехом, повисло сразу три водяницы. Две держали послушника за руки, третья обнимала со спины, возвращая его обратно в воду с головой. Водяницы то и дело выпускали юношу, давая ему возможность подползти к берегу, а затем снова набрасывались, уволакивая на глубину. Отчаяние юноши вызывало у них дикий восторг.
Водяницы, – или иначе говоря воскресшие утопленницы, – выглядели такими, какими Мизгирь привык их видеть. Бледнолицые и простоволосые, полуголые, в краденных у людей одеждах, они цеплялись за послушника своими худыми покрытыми бесцветной ядовитой слизью руками с отросшими ногтями.
Восковые с чёрными прожилками лица водяниц морщились от смеха.
– «Ну ты погляди на этого олуха, сама невинность», – растрогался Каргаш. – «Им стоило быть с ним бережней, но все женщины одинаковые. Только одно от мужчин и нужно».