Вырь. Час пса и волка
Шрифт:
Благота догадывался, что тогда в его памяти вила успела вызнать про руку. О том, как он потерял её в бою в ходе рукопашной схватки. Наверняка выхватила воспоминания и о том, как лекарь усекал ему остатки выше локтя, а Благота рыдал и выл, как несправедливо обиженный ребёнок.
– Нет, – ответила Смильяна.
Благота задержал взгляд на её узких щиколотках и маленьких босых ступнях, на которых темнела прилипшая грязь. Сказание о козьих ногах с копытами у вил оказалось только выдумкой.
– Кто-то уже пытался здесь такое делать? Ну, руку
– Нет.
– Тогда мне стоило прихватить остатки руки с собой, – он нагнулся, кладя шерстяные носки на камень. – Кто знает, может, и вышел бы толк.
Благота выпрямился. Теперь он оставался стоять в одной рубахе и подштанниках.
– Ты бы ей понравился, – внезапно сказала Смильяна.
Благота в растерянности замер, отвлекшись от разглядывания воды. Он принялся перебирать пальцами шнурок на талии.
– Не знаю, о ком ты, но любопытно узнать – что сподвигло тебя на сравнение?
Он попробовал снова вчитаться в её позу и движения, разглядеть отголоски чувств, отражающиеся на бледном лице. Впусте. Смильяна сидела неподвижно, отстранённая и недосягаемая.
От созерцания вилы Благоту отвлёк глухой шелест. Он порывисто повернулся на месте, чувствуя затылком приближающуюся опасность, да так и замер. Кишки свернулись в узел от недоброго предчувствия.
Возле каменных ступеней стоял, – Благота мог покляться в первое мгновение, – зверь, неправильный в своих очертаниях, но не менее от этого опасный. Но затем Благота разглядел в его руке сжатый обух топора, и морок рассеялся, позволяя разглядеть новоприбывшего к источнику.
Вопреки своему диковатому облику пришелец оказался человеком – во всяком случае он показался Благоте таковым, – а именно мужчиной, носящим поверх рубахи с ременным поясом медвежью шкуру. Круглая чёрно-бурая морда с подпалиной лежала вплотную к спадающим на лоб русым волосам, кривя беззубую пасть. Верхняя часть лица мужчины грязно-бронзового цвета с горбатым носом выражала зверскую угрюмость. Нижняя часть, а именно подбородок, выглядела сильно изуродованной шрамом и краем изорванных губ.
Мужчина перевёл тёмные глаза с Благоты на вилу, с вилы снова на Благоту. Благоте крайне не понравилось, как пришелец это сделал. И без того звериное выражение лица мужчины сделалось ещё враждебней.
Благота похолодел. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы объяснить недовольство новоприбывшего. Благоте оставалось только гадать, что изберёт пришелец в медвежьей шкуре – расколет ему череп или отсечет оставшуюся руку?
Но вдруг мужчина развернулся и зашагал прочь, сердито угнув голову. Когда силуэт его скрылся за скалой, Благота ошеломленно повернулся к виле. Но из-за охватившего его вдруг волнения так и не смог ничего сказать.
– Это Горан, – спокойно отозвалась Смильяна, опережая его вопрос. – Он вернулся. Его давно не было.
– Ага. Дай-ка угадаю. Муж одной из тех женщин, что приносит тебе подношения?
Смильяна помолчала, и Благоте показалось,
– У Горана никогда не было жены.
– И почему я не удивлен…
– Была одна вдова. Но он так часто называл её моим именем во время занятий любовью, что однажды она утратила терпение и прогнала его. Ещё была жена мельника…
– С которой, полагаю, тоже почему-то не сложилось. Впрочем, меня такие подробности уже касаться не должны. Меня волнует другое. Он вернётся? Сюда? Выглядел твой Горан не очень гостеприимным. Мне начинать его бояться?
– Ты можешь продолжать свой рассказ. Я велела ему тебя не трогать.
– Велела? Ах да… Чуть не забыл. Ты ведь умеешь залезать в голову.
Благота отвернулся к воде и стал осторожно, на дрожащих ногах, спускаться по камням.
Настроение его было окончательно испорчено.
12. Мизгирь
Он снова маленький. Сапожки из жёлтого лёгкого сафьяна не достают до пола, ведь лавка, на которой он сидит, слишком высокая. Кафтан в плечах широк, и ладони его теряются в длинных тяжёлых рукавах.
Солнце колотится в мутные оконца. Воздух, пронизанный косыми лучами, переполнен запахом древесной коры. Вокруг носятся посверкивающие золотистые пылинки. Виктор высвобождает руку из-под тяжёлого рукава и пытается схватить одну из пылинок. Ему блазнится, что он способен поймать хотя бы одну. Виктор хватает воздух, смотрит на ладонь, – маленькую и детскую, – но она остаётся пуста.
– Ты хорошо постарался, – глубокое бархатное звучание чьего-то голоса заставляет Виктора вздрогнуть и вскинуть прищуренный на солнце взгляд.
Ослепленный ярким светом, Виктор видит фигуру сидящего рядом мужчины в долговатой тёмно-зелёной одежде без ворота, с суживающимися к запястью рукавами. На груди его блестят пуговицы с длинными петлицами.
– Ч-что? – от волнения у Виктора перехватывает дыхание.
Мужчина пояснительно кладёт ладонь на рукопись, покоящуюся у него на коленях. И Виктор вспоминает – ведь он и вправду выучил все медицинские сочинения, что отец привёз из монастыря.
– Отец?..
Виктор не может вспомнить его лица, поэтому старательно щурится, вглядываясь против яркого солнца. Но видит лишь тёплую и искреннюю улыбку, обращенную к нему.
Отец всегда улыбался, когда смотрел на него.
– Я горжусь тобой, сын, – твёрдо произносит Андор Гросс, иноземец, некогда принятый на службу лекарем при царском дворе. – Буду молить всех святых, чтобы твоя доля была легче… насколько возможно.