Выше стен
Шрифт:
— Что с тобой? — Она растерянно моргает и прикусывает размазанные губы.
Резко вскакиваю, провожу рукой по затылку и морожу:
— Нужно воды попить.
— Кухня там… — хрипит дурочка, прикрывает грудь блузкой и указывает на окно вместо двери.
Сваливаю в коридор, достаю из кармана телефон, нажимаю на кнопку, но он не реагирует — сдох. Давно барахлит аккумулятор.
Ладно. Не судьба. Не сегодня. Утром с новой силой продолжу окучивать ее, но сейчас перед глазами стоит полный доверия и беспомощности взгляд, и эта
Я веду себя как скотина. Это папаша во всем виноват.
Брожу по пустым комнатам, дотрагиваюсь до знакомых предметов и сдаюсь приступу ностальгии, такому сильному, что трудно дышать. Теперь здесь уют и покой. А когда мы с матерью жили в этом доме, пространство постоянно сотрясали скандалы, крики и истерики.
Без нас тут стало… лучше?..
У входной двери набрасываю ветровку, застегиваю до горла молнию, завязываю шнурки и выхожу в промозглую осень.
Небо до самого горизонта заволокли мутные тучи, гнилые доски трещат, в черном нутре заброшенных домиков завывает ветер.
Я адски замерз, курю одну за одной и стараюсь не мыслить, не чувствовать, не переживать о других. Но на душе погано — я бы закинулся чем-нибудь, если бы в кармане лежали деньги. Можно найти Севу и продолжить попойку в его гараже, но, вопреки намерениям, я чешу домой.
Включаю свет в тесной убогой прихожей, разуваюсь, комкаю ветровку и закидываю в шкаф. Мать на кухне — курит в форточку и гладит теребящего край тюля котенка.
— Какой он милый и ласковый, Слав… Давай оставим его, а? — улыбается она. — Что с работой?
— Ищу…
Гремлю крышками кастрюль, и в одной обнаруживаются холодные, слипшиеся вареники. Переношу ее на обшарпанный стол, падаю на табуретку и прислоняюсь спиной к жесткому кафелю.
— У меня сорок процентов подписчиков отвалилось. Подруги больше не хотят знаться, Слав! — сетует мать, стряхивает пепел на улицу и принюхивается. — Ты что, пил?
— Нет, конечно, — спокойно вру и смотрю на нее. Она жалкая.
Потерянная. Несчастная. Страшная.
Мы оба стали такими. Какая там красота…
— Ты прости меня, — вздыхает мама. — Твой отец не дал мне поступить в институт, не разрешал работать, говорил: лишнее, не пригодится… Я ничего не умею, Славик. Ничего. Жизнь катится в ад…
Ломит виски, настигает похмелье, глаза жжет то ли от дыма, то ли от слез.
— Ма, почему он отказался регистрировать меня на свою фамилию?
Мать выбрасывает окурок, машет руками, разгоняя сизые завихрения, садится на подоконник и до побеления костяшек сжимает его трухлявый край.
— Говорил, что сомневается… Но это же бред, Слав! Достаточно поставить вас рядом… Вы же на одно лицо!
Чистая ледяная ярость растекается по венам. Я колеблюсь и жалею не тех. А ее не пожалел никто.
— Ничего, мам, — выдыхаю я и упираюсь затылком в стену. — Я тоже плюну ему в душу. Ему тоже будет больно. Очень скоро.
16 (Регина)
Кровь
То, что Свят сделал минуту назад, столкнуло меня в чертову пропасть — неизведанную, но такую ослепительно красивую, что на глазах выступают слезы.
В его бешеном поцелуе было столько безысходности, одиночества и стремления к теплу, что я… заблудилась. Лишилась всего, чем худо-бедно обросла за три месяца терапии и десять лет взаимодействия с обществом, и на миг превратилась в беззащитную маленькую девочку, играющую на камнях и разговаривающую с бабочками. Он стал для меня самым дорогим существом, проводником к свету, идеалом красоты и добра. Это было так похоже на воспоминание о давно утраченном счастье, которое я ищу и никак не могу найти в мире людей…
Господи, что со мной?..
У меня было много парней. Но такого эксклюзива — никогда. Возможно, в этом и кроется ответ?
Я прислушиваюсь к тихим шагам за дверью, а над головой вращается потолок.
Покалеченный разум рождает здравую мысль: нужно воспользоваться случаем — включить камеру на телефоне и спрятать его за пустой фоторамкой на тумбочке. Я наконец решу свою главную проблему: выиграю спор у сучки Кэт, стану самой крутой — круче всех нормальных девчонок в шараге, — и никто не посмеет меня доставать. Пусть даже Свят не признается мне в любви — видео с неприступным холодным красавцем произведет такой фурор, что о деталях спора никто не вспомнит.
Резко сажусь, запахиваю блузку, пялюсь на ни в чем не повинный телефон, но тут же в смятении зажмуриваюсь.
Я не могу…
Тихие шаги удаляются, чуть слышно жужжит молния, щелкает дверной замок, и тело сковывает холодный ужас. Он ушел. Просто молча ушел. Почему? Он понял, какая я?..
В мозгу со скрипом трогается заржавевшая шестеренка, и меня вдруг ошеломляют доселе неведомые чувства и эмоции, оставляющие в душе ожоги.
Я не знаю, каково это — раскаиваться, не знаю цену словам и поступкам, но сейчас меня прибивает к земле уверенность, что по-настоящему красивый человек никогда бы не поступил так, как собиралась поступить со Святом я.
Набираю его номер, но в трубке раздается безучастная скороговорка автоинформатора, мечусь по комнате, выглядываю на улицу, но обзор загораживает глухая высоченная стена… Рыдаю, уткнувшись лбом в стекло и чувствую себя никчемной, грязной, глупой.
Руки бессильно дрожат.
Ролевые модели, которые я худо-бедно научилась воспроизводить, слишком примитивны и в общении с ним не прокатят. Я больше не хочу за ними прятаться.
Я хочу быть собой — одинокой и искалеченной, растерянной и напуганной. Хочу довериться ему и просто верить…