Выше стен
Шрифт:
Происходящее напоминает давний случай, приключившийся со мной во время поездки в Африку. Местные продавали туристам живых кур, и для приготовления пищи обезглавливать их нужно было самостоятельно. Отец даже вручил мне большой нож, да вот только я не смог… В итоге он сделал все сам, а потом еще долго гнобил меня за малодушие, но я все равно отказался есть сваренный из несчастной курицы суп.
Воспоминания уступают место реальности — осеннему вечеру, мерзкому дождю, безнадеге и дурочке, стоящей напротив.
Я здесь по милости ее мамочки. Это их появление разрушило мою
— Спасибо! Ты даже не представляешь, как меня выручила! — Я рассовываю пачки по карманам и улыбаюсь как мудак. — Не хочешь подняться? У меня нищета и романтика. И света нет. Зато есть горячий чай. И не только…
Дурочка покачивается, хватает меня за рукав промокшей ветровки и хрипит:
— А я и пришла, чтобы остаться до утра.
От ее простоты и целеустремленности тошнит. Она здесь, потому что хочет как можно скорее закончить спор, в котором мне уготована участь полного лоха и героя порноролика. Но я больше не против. Папочку тоже пора расстроить.
Галантно придерживаю ее за талию и тащу к подъезду. Она худая, ее так просто сломать — стоит лишь сжать чуть посильнее, и… непроизвольно отдергиваю руку, опережаю ее на пару ступеней и быстро поднимаюсь на нужный этаж.
Поворачиваю в замке ключ и подталкиваю ее в полумрак прихожей.
Дурочка неловко разувается, передает мне мое насквозь промокшее пальто и пустой рюкзак. Тут не хоромы, но ей, кажется, пофиг — она выискивает кого-то взглядом, и, едва сонный Славик показывает из кухни нос, взвизгивает и бежит к нему. Запускает пальцы в мягкую шерсть на тугом пузе и хихикает:
— Каким милым он стал! Живые существа чувствуют любовь и заботу и от этого расцветают. Даже бабочки тянутся к тем, кто относится к ним по-доброму!
— Халявщик он, вот и все… — Я иду к «будуару», расшвыриваю ногами скомканные шмотки и забираю из бара бутылку вермута. — Тебе надо согреться, иначе заболеешь. Пойдем.
Провожаю дурочку на кухню, услужливо отодвигаю табурет, эффектно чиркаю зажигалкой, подпаливаю фитили на оставленных матерью свечах и наполняю густым пойлом стаканы.
«Папина радость» восторженно разглядывает меня, томно вздыхает и периодически забывает закрывать рот.
Я несу какой-то лютый бред: якобы мне с ней хорошо и пора открыто ходить по шараге в обнимку, а еще — всем рассказать, что мы теперь вместе.
Пьяный язык заплетается, но включать актерские навыки нет желания и сил — подливаю вермут в стаканы, тупо спаиваю ее и напиваюсь сам. Так будет легче перешагнуть через себя и ненужные принципы.
— Свят, а если бы ты узнал обо мне кое-что неприятное… — Она вытягивает из моей пачки сигарету и прикуривает от огонька свечи. — Ты бы смог меня простить?
Мне становится смешно. Неужто дурочка пришла повиниться? В любом случае уже поздно — я в нужной кондиции и на обочину не сверну. Дело больше вообще не в ней. Дело в папашином скотстве.
— Мало ли что было, — отзываюсь я беззаботно и накрываю ладонью ее холодные пальцы. — Не думаю, что у тебя есть какие-то реально страшные секреты. Мы знакомы пару недель, а мне кажется — всю
Дурочка закусывает губу и «плывет» — глаза стекленеют, на щеках проступают красные пятна, с сигареты падает пепел и бесшумно приземляется на грязный пол. Телефона у нее действительно нет, а рюкзак валяется в прихожей, но это досадное обстоятельство не уменьшает ее желания потрахаться, значит, самое время начать игру.
Вынимаю из кармана свой, включаю и делаю вид, что смотрю на время. Индикатор батареи показывает три полоски. Хватит минимум на получасовой видос, и очень скоро папочка убедится, что его любимая дочь — вовсе не «великодушная отзывчивая девочка», а глупая шлюха.
Я встаю, беру ее за руку и молча веду в комнату.
Пока она зажигает прихваченные из кухни свечи и в священном ужасе осматривается, я включаю камеру и прислоняю смартфон к вечно пустующей вазочке.
На стенах оживают тени и сполохи теплого света. Девчонка, готовая на все, прерывисто вздыхает в метре от меня, и системы не сбоят — я чувствую возбуждение. После трех стаканов приторного вермута она кажется вполне красивой, пульс разгоняется до бешеной скорости, кровь грохочет в ушах.
Дальше падать некуда, значит, и больно уже не будет.
Я сажаю ее на диван и пристально смотрю в глаза — в них все тот же испуг, трепет и покорность судьбе. Сейчас она не имеет ничего общего с прожженной шалавой из шараги, но сомнения — единственное, что может испортить мой план, и я усилием воли подавляю их.
Подаюсь вперед и засасываю ее холодные губы. Быстро расстегиваю пуговицы и застежки, не встречая сопротивления, стаскиваю с нее шмотки, толкаю на подушку и отпускаю тормоза. Мне все равно, кто сейчас передо мной — главное, что она тоже хочет. С ней не надо церемониться, о ней не надо заботиться — это намного проще, чем с бывшей. Она поддается всем моим движениям, выгибается, тяжело дышит и стонет, и я в невменозе сбрасываю худак, целую ее куда придется и шарю ладонями по голому телу.
— Свят… — До меня не сразу доходит, что ее трясет. От страха или желания — я не знаю, но замираю, и она еле слышно шепчет: — Ты — все для меня. Я тебя люблю! Я очень сильно тебя люблю!
Это признание бьет под дых, и реальность распадается на фрагменты.
Доверие в распахнутых глазах. Тоненькие запястья, сжатые моими пальцами. Размазанные губы. Слезы. И невыносимое тепло под ребрами.
Посреди темноты и безысходности тоже можно быть кому-то нужным, не чувствовать одиночества, гореть и хотеть жить…
Я срываюсь с катушек и люблю ее. Не забочусь о ракурсах и о том, как буду выглядеть на видео. Я не имею ее. Я тоже ее люблю.
19 (Регина)
Яркий свет, проникнув сквозь шторки опущенных век, заливает сны алой краской. Открываю глаза и на миг зажмуриваюсь — в десяти сантиметрах от своего я вижу идеальное, убийственно красивое лицо спящего Свята.
Мы едва умещаемся на узком диване, и моя пятая точка нависает над пустотой, но каменные объятия надежно удерживают меня от падения на пол.