Выше стен
Шрифт:
Временами я нежно люблю свою шарагу — учебу без напрягов, куратора и преподов, переживающих за меня как за родного, восторженных девчонок, для которых являюсь недосягаемой звездой, душевного быдлана Севу и его разухабистый юмор.
Совсем недавно, на первом курсе, он казался мне инопланетным дуболомом без мозгов и перспектив, а теперь я выкупаю все его приколы, и нас поджидает примерно одинаковое невнятное будущее.
В понедельник он где-то купил за двадцатку убитую в хлам «классику», и до конца недели самой насущной
Пару раз со спины я видел Гафарову — покачиваясь, та шла в неизвестном направлении и куталась в бежевую куртку необъятных размеров, но я оперативно линял.
Как проклятый, налегаю на теорию, в общественных местах шараги появляюсь редко, но интуиция улавливает странное оживление — шепот, внезапно смолкающие при моем появлении голоса, смешки и возню.
Знакомые и незнакомцы прячут глаза и улыбаются, и только Сева со свойственной ему прямолинейностью в пятницу выбалтывает в курилке:
— Свят, а почему ты с ней не стал? Красивая баба. Отбитая, правда. Но я бы не отказался ее объездить.
— Ты вообще о ком? — Я затягиваюсь. Сигарета на четверть становится пеплом и осыпается на притоптанную грязную землю.
— О Гафаровой с первого курса. Говорят, она бегала за тобой, а ты ее шваркнул.
Сплевываю и чертыхаюсь.
Я ни с кем здесь не взаимодействую, но постоянно становлюсь предметом сплетен — людей притягивает и волнует все непознанное, информационный вакуум в таких случаях они обычно заполняют предположениями и домыслами.
Мое появление на публике с дурочкой не могло не вызвать бурления масс, и коллективный разум породил трагическую историю нашего расставания. Почему бы не поддержать годную легенду.
— Ну было, и что? Разве я виноват, что не на помойке себя нашел? — Я натягиваю самую мудацкую из ухмылок, а Сева потрясенно качает головой:
— Ну ты и тип… Красава…
***
Под диваном разражается воплем телефон. Я вздрагиваю от неожиданности, матерюсь, шарю ладонью по полу и с трудом разлепляю один глаз. Звонит отец.
Я не удивлен: родители никогда не отличались адекватностью, а лютую дичь начинали творить почти одновременно, не сговариваясь. Помимо стенаний матери, за несколько дней засевших в печенках, меня ждет еще один сюрприз — едва ли приятный.
— Чего тебе? — огрызаюсь вместо приветствия, и мозг валуном катается в пустой от недосыпа башке. Шесть утра…
— Славик, здравствуй! — откашливается он. — Я в городе. Скажи мне, ты, часом, не заходил домой?
— А что? Пропало что-то? — усмехаюсь и с интересом разглядываю серый потолок с розовыми отсветами восходящего солнца. — Может, замешана твоя сучка или ее дочь?
— Рот захлопни, мерзавец! Регина — хорошая девочка, а за такие слова о Наташе я тебе морду разобью! — рявкает папаша,
Не надо было отвечать на звонок.
— Я давно отдал тебе ключи, опомнись… — отвечаю устало. — Присмотрись получше к тем, кого пригрел.
Папаша вопит, и что-то, на миг ожившее в душе, снова отмирает — теперь уже насовсем. Безотчетная надежда сменяется холодной яростью.
— Слушай, я хочу прийти завтра… — хриплю в трубку и прикрываю глаза. — Поклониться в ноги твоей Наташе и познакомиться с «сестрой». Ждите. Я приду не с пустыми руками.
***
Я привык ко всеобщему вниманию, никогда не терялся перед толпой, но пережить субботу, будучи героем сплетен, стоило немалых душевных сил.
Занятия окончены, я спешу домой, но Сева нагоняет меня у курилки, стреляет сигарету и опять пускается в рассуждения о житье-бытье. Изображаю заинтересованность, хотя боль, засевшая в висках после утреннего разговора с папашей, не дает сосредоточиться на Севином бубнеже.
— А, да. Забыл рассказать. Ты в курсах? — Сева лезет в карман ветровки, достает телефон и сует мне под нос. — Верка говорит, там еще какой-то спор был…
И я вижу, как дурочку бьют по щекам, оплевывают и пинают шмары-первокурсницы — особенно усердствует кобыла с намалеванными бровями.
От негодования сжимается кулак — естественная реакция нормального человека на увиденное, но досматривать не тянет.
Возвращаю телефон Севе, прощаюсь с парнями в курилке и иду к ржавым воротам.
Передо мной, загребая ботинками землю, ковыляет Гафарова — куртка испачкана, в походке нет былой легкости, выцветшие патлы напоминают гнездо, а сама она — городскую сумасшедшую.
Позади раздается взрыв хохота, меня обгоняют те самые девахи с видоса. Они резко толкают Гафарову в спину, и та приземляется коленями в грязь. Заправляет за уши волосы, спокойно собирает высыпавшиеся из рюкзака ручки и растерянно осматривается.
Меня это не касается…
Но возмущение, недоумение и здоровая злость не позволяют сделать больше ни шага.
Ее зеленые глаза находят мои — доверие и ужас в них выворачивают душу наизнанку.
Тонкие косточки. Всхлипы и стоны. Тепло под ребрами. Невыносимое ненужное лишнее тепло…
Спор.
Она слила его, хотя имела все шансы выиграть. Вот за что тупые мрази ее гнобят.
Я сбрасываю оцепенение и срываюсь с места. На ходу отыскиваю снятое мною видео и делаю скрины — несколько фотографий с моей четкой рожей, дающих примерное представление о происходящем, но не более.
— Эй, как тебя там. На пару слов! — Я ловлю шаболду, толкнувшую Регину, за рукав, разворачиваю к себе и тащу обратно. Та икает от изумления и улыбается:
— Ого! Приве-е-ет… Как дела?