Выявить и задержать...
Шрифт:
— Говорено было — отряд сгрудить да пойти в лес самим, так бодался... Решения да распоряжения нужны ему...
— Распоряжения и решения, — отозвался он с какой-то радостной злобой. — Вы в отряд, а я потом слезы ваших детишек глотать. Грех на свою душу. Нет уж. Лучше бы вязали ночных гостей. Что, разве не бывал на постое Васька, — возвысил он голос и поднялся даже на носках сапог, как выискивая кого-то в толпе. — И Павел Розов на днях гостил у батюшки. А вы молчок. Не наше дело. Грех на душу... Было такое? И сельсовет когда громили бандиты, тоже видели, а сидели в домах. Пусть грабят, не нас.
Толпа не отозвалась, и Авдеев, увидев неподалеку Костю, сказал ему:
— Вот смотри, рабочий класс, какие турки в Игумнове. Коммунистов потому что мало, я да Огарышев. А была комячейка в десять человек. Погибли одни на войне, другие померли. Вот и бьюсь я тут одинешенек, а они только глаза пялят, выгалки [4] — все как один.
— Выгалки, — сказал кто-то обозленно, — срамить просто. Командовать надо.
— Командовать! — закричал председатель сельсовета. — Такими тараканами да турками. Друг за друга и молчок. А теперь без семян. Теперь по миру... С сумой, за подаянием. Давай-давай, вваливай.
4
Выгалка — женщина, которая пялит глаза на кого-либо (местн.).
И скалил зубы, оглядывая людей злыми глазами.
— Давай, давай, — так и ахнула толпа. — Это что ж, и верно, с сумой...
— Обоз надо было охранять лучше, а то сунули вместо винтовок палки...
— Власти не охраняют, а мы за подаянием?
Крики росли, и толпа стала сближаться с председателем сельсовета, кругом теперь сжатые кулаки, кой у кого на лицах злорадные усмешки, довольство, кой у кого отчаяние. Авдеев попятился назад, скосил глаза, словно искал лазейку в толпе, чтобы в случае чего нырнуть в нее:
— Эт что ж кричать теперь, граждане. Эт что ж кричать теперь, дорогие...
И понял Костя, что совсем задергался председатель на такой работе, что трудно ему в этом глухом селе, откуда ближе до бандитов, чем до законной власти. Понял, что ждет он или выстрела, или удара ножом в спину, а то и огня из-под половиц. А у него четверо детей, сам он, как видно, плохо разбирается в паутине событий конца гражданской войны. Неведомая сила заставила Костю шагнуть и встать рядом с ним. Поднял руку и удивился, что толпа разом замолчала. Увидел, что смотрят на него с любопытством и, главное, доброжелательно.
— Обойдемся, — проговорил он и обрадовался своим словам. — Это председатель вгорячах насчет того, что за подаянием. Не для того революция совершилась.
— Это верно, — сочно произнес кто-то невидимый за головами.
— Не для того у нас партия большевиков, а самый первый большевик Ленин.
— Не для того, — послышалось. — Да и воевали сколько лет.
— Повоевали досыта...
— Что насчет Ленина, это точно. Ленин не позволит, чтобы по миру...
— Обойдемся, — снова сказал Костя, оглядывая жителей села, обступивших его сплошным кольцом. — Я молотобоец, присланный на «Неделю красного пахаря». Скажу, что в городах тоже сейчас туго. Мало хлеба, мало угля, железа. А рабочий класс набирает силу строить новую жизнь для всех. Вот тут крестьянину
— Для смычки, — как эхо в толпе. — А зерно-то как?
— Зерно будет, — ответил Костя твердо. — Где оно, не знаю, только без семян не останется село. Через день здесь обещал быть Зародов, председатель Никульского волисполкома. Он поймет.
— Поймет, — отозвались. — Подождем, ладно...
Авдеев приободрился, подступил к Косте:
— Чего дальше-то? Может, митинг?
— Митинга не надо, — ответил кто-то из толпы, — и так все ясно. Убитого надо готовить.
— Эй, Никодим, — закричал Авдеев, выглядев в толпе лохматого, сонного вида мужика. — Давай тесать гроб. Сельсовет расходы тебе возместит... А вы трогайте, — закричал он на подводчиков. Те встрепенулись, зачмокали, и колеса с визгом начали мять жижу дороги.
Кто-то пошел рядом с Костей. Санька... Щелкал кнутом по голенищу сапога, будто подгонял себя вслед за народом, хлынувшим из переулка на широкую улицу.
— Видал? — спросил Костя.
— Видал, как же, — невесело улыбнулся Санька. — Я ведь и вызвал тебя.
— Пьешь с бездельниками в притворе, а контра на твоих глазах звереет.
— Я-то видал, — словно не слыша Костиного голоса, продолжал Санька. — В Сибири... И убитых, и сожженных, и раздавленных колесами паровозов, и распятых девок деревенских. Ты вот видел ли?
— Убитых — да, и повесившихся, а такое — впервой, — сознался Костя.
— Ну, вот, — буркнул Санька, — а я насмотрелся и загадал, что с меня хватит.
— Пусть банду ищут другие, кому положено по службе? Так, что ли?
— Это кому же по службе? — тотчас быстро спросил Санька и глянул зорко на Костю, добавил несмело, нерешительно: — Из уездной милиции ты, наверно?
Костя удивленно вскинул глаза:
— Это почему же? С чего взял?
— Да так...
Санька помедлил, потоптался, как бы решая, говорить или нет.
— Зимой в Поздеевском дезертир убил Кучина из уездной милиции. Знал я его немного. Николай накрыл дезертира в избе у родных. Тот за оружие. Ну, Николай выстрелил из нагана, а опыта, видно, мало стрелять в цель — промахнулся. Дезертир его наповал да в окно и ушел в лес. Вот и думал — взамен Кучина ты прислан из уезда.
— Из губернского уголовного розыска я, — признался Костя. — А как ты догадался, что я не из колесной артели?
Санька с важностью выпятил губу, хмыкнул:
— А гляжу, толкуешь ты с Филиппом Овиновым. Потом в волисполком пошел. А главное, не похож на простого покупателя. Не торговался, а только ходил да высматривал. Барышников с лошадью шугнул. Или из банды, думаю, или из милиции.
— Вот и я подумал, — сказал Костя, — из банды ты или по секретным делам сидишь на подводе. Товару нет, а сидит... Да еще с комсомольцем боится ехать в дорогу. — Оглядываясь на идущих за подводами людей, спросил тихо: — Скажи мне, кто этот человек, которого любит Груша?
— Васька Срубов, — ответил тоже тихо Санька. — По слухам, правда. Сам не видал. Будто бы в прошлом году принимала она его у себя...
— Значит, влюбился в любовницу бандита?
— Получается так, — уже хмуро согласился Санька. — Иль подсудное это дело?