Взгляд из угла
Шрифт:
Теперь зовется так. И борзеет день ото дня. Ну точно как в свое время вы, Милошевич. Мол, не учите нас жить, а дайте денег и ракет. В крайнем случае — только ракет, но побольше, а денег мы тогда добудем сами. Российское же историческое предназначение — стоять на стрёме, своевременно (то есть по боеготовности жареного петуха) шумнуть: атас! — но в самый последний момент.
А до тех пор неутомимо разводить западных терпил: дескать, прекратите истерику-панику, не видите, что ли — мирный ХАМАС на пути к исправлению, делает первые, робкие шаги; отнимая деньги, а тем более ракеты, мы с вами рискуем его спугнуть.
И
А вам, Милошевич, замешкались шумнуть: атас! Вас кинули. Если вообще не заложили. Ваши мечты претворяются в жизнь другими физическими лицами. В бывшую Югославию — в вашу — стремительно преображается седьмая часть земной суши, — но вам-то какая от этого польза, раз оттуда не шлют лекарств и докторов? Как печальна жизнь.
На этой неделе будьте особенно внимательны к своему здоровью. День смерти вашего кумира. И — хуже того — день рождения врага.
Вас не может не утешать, что попытка Горбачева освободить свою страну сорвалась. Но все-таки в нескольких других установились благодаря ему более или менее человеческие порядки, это не может не злить. А волноваться вредно.
Обращаюсь ко всем людям доброй воли: давайте скинемся. Кто сколько может. Бакулевским терапевтам на дорогу. На стариковский каприз.
Надо, чтобы Милошевич обязательно дожил до ясного, неоспоримого приговора. И жил еще долго потом. Поприветствовал новых подсудимых.
И, главное, чтобы успел подумать о мужчинах и женщинах, о взрослых и детях, у которых из-за него прекратился в голове какой бы то ни было шум — навсегда.
13/3/2006
Бредообразующий бред
Все-таки Гегель был голова, правильно предупреждал: за количеством — глаз да глаз; чуть что — перейдет в качество. В аккурат что-то такое случилось на днях с ерундой.
Годами ерунда моросила себе, моросила по жизни, как вдруг ни с того ни с сего (то ли похолодало на лишнюю десятую политградуса) переполнила емкость терпения. Превысила ПДК. Одним словом — превратилась в абсурд. В настоящий. Мощный, как ударная волна. Как мусорный тайфун. Тошнотворно искрививший всю реальность.
Хотелось бы верить, что не навсегда. Что это сезонное такое помрачение. Обострение. Наступление чепухи. В Европе, например, его даже празднуют. Все на улицу — и бросаются друг в дружку чем условлено. Скажем, в Риме — осыпают мукой. А в Ницце — фиалками. Как завидит ницшеанец ницшеанку — с ходу букетом ей между щек.
Вот и у нас, должно быть, карнавал. Необъявленный. Вместо же муки (не говоря о фиалках) — лепешки ВВП: вот тебе, соотечественник! вот тебе! получай! а еще не хочешь?
Сумасшедший дом какой-то. Содом терпимости.
Идешь по Московскому вокзалу, никого не трогаешь, нечаянно поднимаешь взгляд к световому табло или
Где я? — думаешь. — Что со мной? Опустите мне веки. Русский язык хоть и не багаж, но все-таки это не дело — его терять, и Октябрьскую железную это нисколько не украшает.
Я еще понимал, когда у них на стене бельевого цеха висел трехметровый постер: Умом Россию не понять! — поскольку, действительно, если постельное приносят сырое или в нем обнаруживается что-нибудь из энтомологии, — то кто же виноват, как не Тютчев.
Хотя отчего бы не привлечь и Ломоносова: наш город завшивлен! — восклицает в архангельской газете архангельский же главный санврач. — Ну нет у мэрии на гигиену ни копья!
По ящику же выступает как раз мэр г. Архангельска — расположенного, если кто не помнит, в РФ, т.е. в государстве, где есть конституция, законы и все такое, — и произносит слова:
— Я, — произносит, — лично дал своих сто тысяч, а всего мы наскребли три миллиона, — чтобы, значит, к светлому Первомаю в нашем городе не осталось ни цыгана, ни цыганки, ни единого цыганенка, — чтобы, значит, духом ихним цыганским не пахло.
Нет, вы прочувствуйте картину: стоит на экране гос. ТВ (ТВ, повторяю, гос., — и см. выше), стоит начальник завшивленного нас. пункта, родины Ломоносова, и осуществляет окончательное решение цыганского вопроса. Просто не веришь глазам, не веришь собственным ушам.
Это, согласитесь, перебор. Это сюр. Этого просто не может быть. После этого сцена, в которой, скажем, православный патриарх томно так обращается к ХАМАСу: Лобзай меня! Твои лобзанья мне слаще меда и вина! — уже не впечатляет.
Или когда министр т.н. обороны публично признается, что на днях отсмотрел подряд три сериала. Типа — не околачивал, занимался делом. Крепил боеготовность. Проверял: а не дискредитирует ли кое-кто у нас порой образ нашего солдатика? И убедился: порой дискредитирует кое-кто. Как же это возможно, г. министр, после того, как вы же сами рассказали в прошлый раз, что наш солдатик не в силах отличить унитаз от зубной щетки? — Не дает ответа. Впрочем, и вопроса никто не задает.
Поскольку находится сюжет поинтересней, а именно — донос. Тоже, впрочем, дело государственной важности. Объявился мужчина, который 5 (прописью — пять) лет назад в Лондоне пропустил однажды рюмочку с самим Березовским. А тот, пропустив свою, и сболтни (ума-то у него, всем известно, — общественная палата): хочешь, мол, я не позже как в августе сего года сниму богоданного президента, назначу другого кого-нибудь? Выпили еще, пошли по бизнес-вуменс, — и Березовский все забыл, а патриот сразу же, конечно, стукнул куда надо. Но тогда его где надо отшили. А теперь пришили обратно. Спохватились: отечество-то в опасности который год. И пошла писать прокуратура. Стыдись, коварный Альбион. Какую змею пригреваешь за пазухой. А патриот раздает интервью, постоянно притрагиваясь к тому участку тела, где зудит ожидаемый орден.